Как администрировать науку? Опыт России и Молдовы

Вопрос взаимодействия государства и науки не менее древний, чем вопрос о курице и яйце. Но лишь с появлением информационного общества потребовался научный подход к организации самой науки. Считается, что к инновационному развитию способны только страны с развитой наукой. От науки ожидают инноваций, как урожая от плодоносящего дерева.

Но наука и инновации – это не одно и то же. Наиболее четко разницу пояснил Анатолий Чубайс: «Чтобы понять, чем отличается наука от инноваций, нужно взять две простые категории: знание и деньги. Если вы хотите сделать из денег знания, это называется наука. Если вы хотите из знаний сделать деньги, то это называется инновации». И еще подчеркнул, что перевод научного потенциала в инновационный бизнес – «задача колоссального уровня сложности». Тем не менее в общественном сознании понятия «наука» и «инновации» слиплись в единый конгломерат.

Эту смесь легко разложить как минимум на четыре компонента: фундаментальная наука, прикладная наука, инженерия и изобретательство. Совершенно очевидно, что из перечисленных выход на рынок имеют только последние два. Ни фундаментальная, ни прикладная наука не деньгоносны и способностью к самоокупаемости не обладают.

Когда возникает платежеспособный спрос на некий ультрамодный гаджет, его путь на рынок выглядит примерно так. Сначала кто-то изобретательный и предприимчивый вкладывает частицу своего таланта, время и, возможно, деньги в идею создания. Может быть, даже создает опытный образец. Если его можно тиражировать, используя доступные узлы и материалы с применением существующих технологий – это инженерия. При недостатке технологий их разработкой занимается прикладная наука. Если же неизвестно, возможно ли оно вообще, то выяснением, по каким законам природы можно ожидать успешного решения, занимается фундаментальная наука. Она наиболее отдалена от коммерческого успеха. Путь от фундаментальной науки до внедрения хотя и гарантированный, но длиться может веками.

Часто говорят, что открытие Майкла Фарадея, который «превратил магнетизм в электричество», окупило физику на много столетий вперед. Однако самому ученому приходилось объяснять необходимость затрат на науку. Однажды премьер-министр лорд Гладстон во время показа электрических опытов лениво спросил: какая от этого польза? Ответ Фарадея понравился бы даже нынешним правительствам: «Вполне возможно, сэр, что скоро вы сможете обложить это налогом!»

Процесс получения новых знаний о природе затратен, но выполняет еще несколько функций — социокультурную, образовательную и функцию влияния на экономику. Выполнение каждой из этих функций требует разных объемов финансирования. Для достижения постоянного контакта с экономикой необходимо тратить как минимум 1,5-2% ВВП, что для наших стран остается пока только мечтой. По показателю удельных затрат на науку (1,1% ВВП) Россия существенно отстает от ведущих стран мира, находясь на 35-м месте. В пятерку лидеров входят Израиль (4,25%), Республика Корея (4,23%), Швейцария (3,42%), Япония (3,29%) и Швеция (3,28%).

Императив процветающего будущего настроил общественное ожидание на скорый и обильный возврат вложений в науку, но получается мало и медленно. Фундаментальная наука — это такая «черная дыра», в которой деньги исчезают бесследно, поэтому ей приходится мимикрировать под родство с инновациями.

Многие виды интеллектуальной деятельности по набору требований, выдвигаемых к участникам, весьма близки к фундаментальной науке. Например, работа в IT-индустрии требует высокой степени абстракции, полета фантазии и владения математическим аппаратом. Но есть кардинальное отличие. Софтверный продукт нужен сейчас и здесь. Никому в голову не придет заключать договор на разработку, которая будет готова через пять, тем более десять лет. А вот в фундаментальной науке между посевом и жатвой проходят десятилетия.

Существует и даже закреплена законодательно такая несправедливость: в отличие от инженерных решений, научные открытия не патентуются. Изобретатели и разработчики могли бы запатентовать атомную электростанцию (способ ее производства), но не формулу Эйнштейна, благодаря которой только и возможно использование атомной энергии.

В отличие от патентования изобретений, регистрация научных открытий не открывает возможностей их коммерциализации. Облеченные в форму уравнений законы природы являются всеобщим достоянием и принадлежат всему человечеству. А то, что доступно всем, не подразумевает возможности получения денежной компенсации кем-то одним. К сожалению, не все управленцы понимают это.

В советский период бытовала поговорка: «Занятие наукой – это удовлетворение собственного любопытства за государственный счет». Имелось в виду, что отдачи от ученых в материальном плане никакой и что занимаются они вовсе не тем, что им приказано. Но тут важно обратить внимание и на второй подтекст. Наука – антипод стяжательства. В современной России, Молдове и других постсоветских странах ученые следуют своему призванию несмотря на мизерные зарплаты, делая осознанный выбор между сребролюбием и любопытством в пользу второго.

Министерства образования и науки РФ и РМ оптимизировали количество научных сотрудников уже несколько раз. Опуская подробности, можно подвести итог таких оптимизаций: год от года численность научных работников снижается. Вымираем. А отчеты о существенном росте зарплат ученым за счет оптимизации их численности не что иное, как статистический трюк. Система науки в наших странах была и осталось централизованной. До реформы Академия наук Молдовы (ASM) концентрировала большинство функций и механизмов в администрировании науки. ASM (ученые) разрабатывала политику в области науки. Согласно данным Webometrics, позволяющим оценивать достижения исследовательских центров по четырем показателям, Академия наук Молдовы занимала в 2011 году 39-е место в международном рейтинге из 9  тыс. научных организаций всего мира. Сейчас менеджментом науки в Молдове централизованно занимается министерство и правительство. Пока исследователи недовольны. О нынешнем статусе Российской академии и ее роли в организации науки деликатно промолчим.

Надо добавить, что эффективная система управления подразумевает как минимум наличие обратной связи. В России наблюдается такой парадокс. Хотя ученые и управляющие наукой чиновники прекрасно понимают чаяния и устремления друг друга, это не влечет появления взаимного доверия. Наоборот, происходит расслоение на практикующих ученых и тех, кто хочет заниматься не самой наукой, а ее организацией. Перемешивание между слоями крайне незначительно, а немногочисленные примеры хождения успешных ученых во власть вряд ли можно признать удачными. Справедливости ради надо отметить, что встречного потока управленцев в науку за последние десятилетия не наблюдается совсем.

Но так было не всегда. Бытует мнение, что многие беды нынешней науки уходят корнями в доставшийся нам в наследство с социалистических времен «репрессивный менеджмент». Такая точка зрения, если и верна, не является единственной. Юлий Борисович Харитон, «отец» советской атомной бомбы, на своем юбилее в ИХФ РАН сказал: «Я не сталкивался с Лаврентием Павловичем Берия как с руководителем советского репрессивного аппарата. Но могу утверждать, что за свой долгий путь в науке я лучшего менеджера науки не встречал». А современным ученым остается только вспоминать о «репрессивном менеджменте» периода Атомного проекта, основанном на серьезной личной ответственности. Управление с помощью перекрытия «финансового крана» со стороны людей, не несущих никакой ответственности за конечный результат, едва ли является более гуманным, но заведомо менее эффективным.

Можно управлять автомобилем, имея лишь приблизительное представление о его устройстве. Чтобы управлять наукой, неплохо бы представлять, как устроены научные коллективы изнутри. Работающий в террариуме единомышленников управленец с трудом может поверить, что институт больше напоминает улей. У пчел, программистов и ученых не может быть пастуха, босса, предводителя. Они останутся в улье, если вокруг них будут роиться им подобные. И их мало волнует оценка сверху. Единственный человек, чья похвала чего-нибудь стоит, — это другой исследователь.

Ученые по мере сил отторгают совещания, расписания и даже отчеты составляют как зеркальное отображение того, что было включено в план, пункт за пунктом. Степень пренебрежительного отношения к «проверяющим из центра» заложена уже на стадии планирования. И если химика заставить вписать в годовой план открытие нового лекарства, это может способствовать только фальсификации научных результатов.

Даже планирование достижения чисто формальных показателей вызывает в ученой среде сомнение и насмешку. Так, в 2019-м Минобрнауки РФ выдвинуло законопроект, обязывающий аспирантов выходить на защиту диссертации через три или четыре года после поступления в аспирантуру. Точно как в Молдове. Сейчас аспирантуру заканчивают с пригодными к защите работами не больше 12% аспирантов. Попытка волевым усилием поднять этот показатель в восемь раз вызвала неодобрительную реакцию как у самих аспирантов, так и у их руководителей. Очевидно, что сами аспиранты более остальных заинтересованы в скорейшей защите диссертации, дающей им карьерный рост, социальный лифт и прибавку к жалованью. Вот только подстегивать этот процесс законодательно не более осмысленно, чем вызывать дождь заклинаниями.

Как можно передвигаться в море знаний без карт и компаса? Кораблю, не имеющему цели, ни один ветер не будет попутным. Последние полвека таким компасом стали индексы наукометрии, науки о науке. Но довольны ими лишь те, кто эти методики разрабатывает, и, возможно, чиновники, которые получают «научно обоснованную платформу» оправдания их управленческой деятельности. Сами ученые, против которых эти методики направлены, подобного восторга не разделяют. Это и понятно: даже самая выдающаяся работа, являющаяся плодом многолетних стараний гениального ученого, в качестве публикации «весит» ровно столько же, сколько и «опус № 813», вышедший из-под пера научного графомана. Кроме того, обычно статья имеет несколько соавторов, иногда даже несколько десятков. Недавно в журнале Phys. Rev. Letters была опубликована работа, число соавторов которой 5154 человека. Список соавторов занял 24 страницы. В таких случаях совершенно невозможно определить вклад каждого участника.

В блестящей публикации Хопфа в журнале Angewandte Chemie («Прикладная химия») отмечается, что в химии и других науках шумиха и погоня за импакт-факторами стали обычным явлением. Это снижает авторитет и доверие, от которых зависит поддержка всей науки.

К сожалению, обман и лицемерие проявились как растущая тенденция в науке, чему есть несколько движущих сил. Одна из них-это растущее давление на академических ученых с целью продемонстрировать «ценность» их работ посредством «наукометрик», механически фокусирующих статистику публикаций, проценты цитирования и импакт-факторы.

Демонстрируя глубокую ошибочность этого подхода, Хопф приводит случаи Питера Хиггса (Нобелевская премия 2013 года за теоретическое открытие бозона Хиггса), который не сделал бы научной карьеры, если бы была принята во внимание его публикационная активность. Или Оливера Смитиса (Нобелевская премия 2007 года за модификацию генов с использованием эмбриональных стволовых клеток), одна из ранних работ которого не цитировалась на протяжении последующих 60 лет после ее публикации.

Фактическим «моторчиком», продвигающим со всё возрастающей скоростью число скопусных публикаций, является конкуренция за долю прибыльного рынка научных журналов. Число публикаций продолжает расти экспоненциально со скоростью 5% в год и давно перевалило за два миллиона в год. Что удивительно, большинство статей цитируются. Одна из причин роста числа ссылок — невероятные возможности поиска, которые предоставляет Интернет.

К слову, на США, Великобританию, Францию, Германию и Японию приходится 90% всех мировых научных публикаций. На наш взгляд, даже попытка участия в этой гонке достаточно бессмысленна. Если поделить число ежегодно выходящих публикаций на число действующих научных работников, получится в среднем одна работа на человека раз в три года. Может ли российский ученый с нашим хроническим недофинансированием и недоразворованным со времен СССР оборудованием выдать столько же или больше? Легко! Раз чиновники поощряют, в том числе и материально, загрузку Scopus околонаучным мусором – будут вам публикации. Министр науки и высшего образования Михаил Котюков (теперь уже бывший) в апреле прошлого года сообщил о необходимости увеличить количество публикаций на 70 тысяч. Да без проблем! Лидеры движения уже достигли показателя 72 статьи в год, т.е. готовое изделие раз в пять дней.

Наука постепенно сползает в темный мир преднамеренной фальсификации. Возросший уровень производства фейков подрывает доверие общественности и политиков к науке с последствиями, которые пагубны для общества и могут быть даже фатальными для отдельных лиц.

Многолетняя работа в лучших научных институтах СССР (к сожалению, про современную Россию и Молдову так сказать сложно) убедила нас в том, что научный институт – это все-таки улей. В нем всегда были и будут рабочие пчелы и трутни. И еще с десяток разновидностей особей со специально обозначенным функционалом. Обитатели улья прекрасно осведомлены, кто чего стоит и в какой ипостаси может быть использован с наибольшей пользой. Рыбак рыбака видит издалека. Редчайший случай, когда кто-то не приносит пользы совсем, самим же коллективом и регулируется. Непригодные уходят по собственному желанию, без ссор, скандалов и административного давления. С тем, чтоб на освободившиеся вакансии пришли люди, мечтающие заниматься наукой. Удовлетворять свое любопытство за государственный счет.

Креативность чиновника – в создании инструкций. Но не в определении научных и тем более государственных приоритетов. И не надо управлять нами извне. Мы сами с собой управимся. И определим, кто чего стоит.

Реформы академий наук уже нанесли серьезный удар по фундаментальной науке. Недавно приняты решения в России и готовятся в Молдове о второй волне модернизации и оптимизации. Чиновники хотят объединить научные институты с ведущими вузами, делая кальку с организации науки в Америке, но не обладая такими же ресурсами на финансирование науки.

Похоже, вопрос отчетности заменяет вопрос научной целесообразности. В подобных условиях лучшее управление – это отсутствие или хотя бы минимизация управляющих воздействий, как в бобслее.

И тут самое время вспомнить о пользе недеяния. В даосизме, в отличие от западной культуры, бездействие является одним из видов деятельности. Оно не означает, что человек должен лежать и ничего не делать. Речь идет о невмешательстве в естественный порядок событий, вхождение в поток жизни и движение в гармонии с ним.

Платон считал, что для благосостояния государства каждый человек должен заниматься тем делом, для которого он приспособлен наилучшим образом. То есть ученые должны заниматься наукой, а не доказыванием необходимости ее существования.

Академик MAN, проф. Георге Дука, Молдова;
академик РАЕН, проф. Сергей Травин, Россия