Послушав, как Стив Хьюит говорит по-бретонски, можно подумать, что он родился где-нибудь на живописной ферме в центральной части Армориканского полуострова и с детства слушал сказки, которые старики в широкополых шляпах и деревянных башмаках во время оно рассказывали целыми вечерами, собрав домочадцев у очага. Образ доброго бретонского дядюшки дополняют пышные усы, чуть насмешливый взгляд, чуть медлительные движения уверенного в себе человека. Ни дать ни взять материал для этнографической зарисовки. Однако на самом деле Стив — американец, и, хотя на бретонских фермах ему довелось поработать, он прежде всего лингвист, переводчик и полиглот. Как и многим исследователям, оказавшимся на распутье, ему пришлось сделать непростой выбор между научной деятельностью и работой, приносящей деньги. Он выбрал и то и другое.
— Стив, как и почему Вы заинтересовались лингвистикой?
— Я родился и вырос в США, в штате Виргиния. Мой родной язык — английский, но моя мать немного говорила по-французски, и я помню, как она разговаривала на этом языке. Но по-настоящему мой интерес к языкам проснулся в Англии, куда я уехал учиться в гимназии. Там у студентов-был выбор: учить латынь или один из современных языков по выбору. Я выбрал немецкий, хотя уже учил французский. Возможно, именно это решение повлияло на мое увлечение языками. Проходя обучение в Англии, я жил в доме друзей моей семьи в Кенсингтоне, в Лондоне. По вечерам я часто ходил в Кенсингтонскую публичную библиотеку, чтобы готовиться к занятиям. Библиотека специализировалась на изданиях, посвященных изучению современных языков. На полке рядом со столом, где мне было удобнее всего заниматься, в открытом доступе находились две уникальные книги, которые буквально перевернули всю мою жизнь. Первая — оригинальная копия «Норвежской грамматики» Ивара Осена. Я в то время ради развлечения уже начал учить норвежский. Для англоговорящего, изучающего немецкий, это не такая уж и трудная задача. Ивар Осен был бродячим учителем, который обошел всю Норвегию, попутно собирая диалектологический материал, на основе которого он создал письменный вариант норвежского, точнее всего отражающий особенности живой речи. В его основу легли наиболее консервативные диалекты западных фьордов. Меня заворожила сама эта история…
Вторая книга — «Бретонская историческая фонология» Кеннета Джексона. Книга объемная, больше тысячи двухсот страниц. Благодаря этим двум книгам я стал лингвистом.
— Когда Вы впервые побывали в Бретани?
— Когда отправился на летнюю языковую школу от Французского альянса. Студенты должны были провести две недели в Париже и еще две недели в одной из провинций по выбору. Я выбрал Бретань, город Кемпер, где услышал бретонский язык из уст Лоейза Ропарза, который балагурил с танцорами на Корнуайском фестивале. Я приобрел учебники Ропарза Эмона и Сте-фана-Сеите (выбор учебных пособий тогда ограничивался только этими двумя книгами). Нашел я их в лавочке Ti Laouen госпожи Кемере, которая позже превратилась в магазины Ar Bed Keltiek Гвельтаза ар Фюра. Меня несколько смутило то, что в каждой из книг используется своя орфография, но я не сдавался и вскоре овладел основами языка. После я не раз возвращался в Бретань и работал на фермах: в 1970-м и 1973 году я всё лето провел в полях, а в 1972-м приехал на Пасху. В 1970 году я поехал в Трегьер — бретоноговорящую область на северо-востоке Бретани, — в местечко Ар-Зейс-Сант (Семеро Святых), чтобы встретиться с Энри Иллионом, «кельтским монахом», о котором я много читал до этого. Там я познакомился с Анаис, хозяйкой местного кафе, и ее муж Франсуа отвез меня к известной всем бретоно-язычным читателям деревенской поэтессе Анжеле Дюваль, которая позже стала моим хорошим другом и оказала на меня огромное влияние.
Выбор был сделан: местечко Ар-Зейс-Сант и вся Трегьерская область стали моей «бретонской родиной». Именно там я провел почти всё лето 1973 года, а мой бретонский зазвучал совсем по-местному. Шесть недель я провел на ферме Анжелы Дюваль, помогал ей заниматься сельским хозяйством, а по вечерам мы говорили о том и о сем касательно кельтов.
В 1971-1974 годах я учился в Кембридже. Еще до поступления в университет я провел семь месяцев в Стокгольме, так что шведский стал для меня основным скандинавским языком, слегка потеснив норвежский. Я свободно читал по-немецки и по-русски, но забросил немецкий ради шведского на третьем году обучения, так как хотел учиться вместе с поэтом Йораном Принц-Полсоном, который был моим хорошим другом до самой своей смерти в 2004 году. К тому же я в те годы встречался с девушкой из Швеции, так что языковая практика у меня была всё время. Недавно я выяснил, что даже по прошествии стольких лет я почти не забыл шведский. Мне довелось поехать в Швецию с моим англоязычным коллегой. Наши шведские собеседники отлично владели английским, но если кто-то из них беседовал со мной один на один, то тут же переходил на шведский. Это меня очень порадовало.
— Вернемся к кельтским языкам. Вы ведь не ограничились бретонским?
— В последние три года учебы в Кембридже за неимением бретонцев я окружил себя валлийцами. Это было настоящее погружение в валлийский язык, который, к моему разочарованию, не был похож на бретонский настолько, насколько я ожидал. Строго говоря, я не учил валлийский язык в то время, но когда в 1974 году отправился в Аберстуит, казалось, что говорю по-валлийски достаточно для того, чтобы со мной отказывались говорить на английском. После года пребывания в Аберстуите я свободно заговорил на местном кардиган-ском диалекте. За время пребывания в Аберстуите я должен был подготовить магистерскую диссертацию по бретонскому языку. Для полевых исследований мне снова пришлось отправиться в Ар-Зейс-Сант, а в 1976-м я закончил диссертацию и защитил ее в Аберстуите, после чего вернулся в Кембридж, где проучился еще год и получил диплом лингвиста, причем упор делал на порождающую грамматику. Тема моей 60-страничной дипломной работы звучала так: «Приемлемость литературного бретонского исконными носителями бретонского языка». Очень жалею, что не смог опубликовать эту работу в то время.
— Как сложилась Ваша профессиональная жизнь? Насколько Ваша работа была связана с лингвистикой?
— Я начал работу над докторской диссертацией, темой которой стало возрождение бретонского языка, однако гранта, выделенного на исследования, хватило всего на год. Я переехал в Бретань, в мой Ар-Зейс-Сант, и со временем нашел работу в Бресте. Там я начал серьезно изучать арабский, поскольку в школе телекоммуникаций, где я преподавал английский, арабский тоже был включен в программу. Мой учитель был родом из Сирии. Он очень помог мне в изучении совершенно нового для меня языка.
В один прекрасный день я увидел объявление: Организация Объединенных Наций объявляет конкурс для переводчиков. Конкурс проходил в Лондоне, и я отправился туда. Я сдал тест для переводчиков с французского на английский и заодно с русского на арабский. Возможно, именно комбинация этих языков стала решающим аргументом в пользу того, чтобы взять на работу именно меня. Так началась моя работа в Экономической и социальной комиссии ООН для Западной Азии (ЭСКЗА). В 1988 году я трудился в Багдаде, а через два года, в 1990-м, началось вторжение Ирака в Кувейт. Нас эвакуировали, и несколько лет я в качестве переводчика был на авансцене политических событий, связанных с кризисом в Персидском заливе. Например, я переводил письмо иракского министра Тарика Азиза, адресованное Совету безопасности и положившее конец военному конфликту.
Позже, в 1991 году, комиссия обосновалась в Аммане, столице Иордании. Я не хотел продолжать работу в ООН, так как условия работы в Иордании были менее выгодными, чем в Ираке, а переезжать в Нью-Йорк и работать там мне совсем не хотелось. Я сделал выбор в пользу работы в ЮНЕСКО и с 1994 года обосновался в Париже, что позволяло мне снова и снова отправляться на выходные в мою любимую Бретань. Новую работу мне удалось совместить с исследовательской деятельностью. Я смог публиковать научные статьи и участвовать в конференциях.
— Ваша работа была каким—то образом связана с Вашей исследовательской деятельностью? Что делает ЮНЕСКО для поддержки малых языков, таких как бретонский?
— ЮНЕСКО уделяет прискорбно мало внимания миноритарным языкам. Существует программа, посвященная языкам, находящимся в опасности, но не совсем понятно, какие практические выходы она имеет, да и действия в рамках этой программы активными не назовешь.
Вообще, многие не совсем верно представляют себе деятельность ЮНЕСКО и думают, что это независимая организация, которая бесстрашно защищает угнетенных, возрождает языки и культурные памятники. Они забывают, что ЮНЕСКО — это межправительственная организация, то есть представитель правительств государств-участников. И, разумеется, ЮНЕСКО представляет прежде всего интересы правительств стран-участников, причем именно по тем вопросам, по которым представители этих стран смогли договориться. Получается, что вопросам поддержки миноритарных языков, интересы которых готовы защищать лишь немногочисленные граждане стран-участников, должного внимания не уделяется. К тому же штаб-квартира ЮНЕСКО находится во Франции, стране, известной своей жесткой политикой в отношении миноритарных языков.
Увы, моя работа в этой организации никак не была связана с лингвистикой и вообще с чем-либо, к чему у меня есть склонность. Так что полноценной возможности совмещать приятное с полезным у меня не было. Но это не страшно! Сейчас я вышел на пенсию и надеюсь вернуться к серьезной исследовательской работе, планирую вновь заняться бретонскими штудиями, а также уделить внимание арабскому и грузинскому. Так что у меня всё еще впереди!