Памяти моей жены Нины
На протяжении многих лет Александр Сергеевич Пушкин просил у царей разрешения на поездку в Европу, но ему такой возможности не предоставили. По терминологии, сложившейся в середине XX века, поэта можно назвать невыездным, отказником. В Советской России власти применили отказ к тем евреям и полуевреям, кто пытался навсегда покинуть страну своего рождения и переехать из якобы благословенного коммунистического царства на Запад — главным образом в Израиль, США, Европу или, скажем, в Австралию (как сделали некоторые из нашей среды).
Расцвету отъездных настроений способствовало, конечно, разрастание в советских условиях антисемитизма. Идеи покинуть страну навсегда и уйти от антисемитизма широко распространились в СССР. В каждом институте оказались люди, подавшие заявления на выезд из страны навсегда (появился официальный термин — «на постоянное место жительства»), среди них были и яркие талантливые ученые. Прошения вели к частому увольнению с работы, иногда к лишению ученых степеней. Для безработных закрывался доступ на конференции, где докладывали последние данные их наук, они были лишены права пользоваться библиотеками в специализированных исследовательских институтах. Как я написал в книге «Ангел Нина, одарившая меня счастьем» (2018), чтобы оставаться в поле профессиональных интересов, не чувствовать себя рыбой, выброшенной умирать в удушье на пустой суше, надо было встречаться, готовить доклады, продумывать способ представления, иллюстрации, приносить какие-то сопутствующие материалы. Такие действия для продолжения жизни в науке были исключительно важны ученым, пусть и выкинутым властями из официальной среды.
Поэтому неудивительно, что с начала 1970-х годов семинары (преимущественно математиков и физиков) собирались регулярно в Москве у А. В. Воронеля, затем у М. Я. Азбеля, а позже прочно обосновались у Виктора Львовича Браиловского, которого в 1980 году осудили за якобы «антисоветскую пропаганду и агитацию» на пять лет тюрьмы и ссылки.
В это время я уже попал в число евреев-отказников. В «Очень личной книге» (2011) и в книге «Ангел Нина, одарившая меня счастьем» я описал довольно подробно причины, приведшие нас с женой к мысли подать в конце 1978 года заявление о желании покинуть страну, поэтому я не буду подробно повторять здесь эту историю. Поначалу моя судьба в СССР складывалась благополучно. Я получил два высших образования (как биолог в Тимирязевской академии в Москве и как биофизик на физфаке МГУ), поработал в Академии наук СССР в Институте атомной энергии имени Курчатова, в Академии мед. наук в Институте полиомиелита и вирусных энцефалитов, затем снова в АН СССР в Институте общей генетики. В 1969–1974 годах у меня вышло несколько книг, которые начали переводить в США, Германии и напечатали на эстонском языке в Таллинне. Затем меня пригласили на работу в Сельхозакадемию (ВАСХНИЛ), где я стал заведующим вновь создаваемой лаборатории молекулярной биологии и был назначен ученым секретарем Совета по молекулярной биологии и генетике при президенте ВАСХНИЛ, был включен в группу по подготовке Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 304 по развитию этих направлений в стране, готовил обзоры достижений молекулярной биологии для членов Политбюро ЦК КПСС Ф. Д. Кулакова и Д. С. Полянского. С их одобрения в Москве создали новый Всесоюзный институт прикладной молекулярной биологии и генетики, меня назначили заместителем директора по научной работе этого института (директором я не мог стать, так как в члены КПСС не вступал). Однако власти узнали о моих дружеских отношениях с теми, кого называли антисоветчиками. Хотя в тот момент встречи с такими людьми были, участия в правозащитной активности я не принимал никакого. Скоро группа «товарищей» начала прижимать меня по административной линии. Заводилой этой группы выступил один из трех оппонентов на защите мной в 1974 году докторской диссертации. Защита прошла успешно, ученый совет единогласно проголосовал за присвоение этой степени. Но вскоре этот человек отозвал свой отзыв, и ВАК присвоение мне степени доктора биологических наук отменил (лишь двадцатью годами позже мне была присвоена степень доктора физико-математических наук). Вскоре меня убрали с поста замдиректора института, потом сняли с должности заведующего лабораторией. Жизнь становилась всё тревожнее, и мы решили в конце 1978 года подать заявление о желании покинуть Страну Советов.
В начале 1979 года меня принял начальник Управления виз и разрешений МВД СССР генерал Зотов, который как бы между прочим заметил, что уехать за «железный занавес» я не смогу, причем, скорее всего, никогда, так как я числился нештатным советником сразу двух членов Политбюро, которые при мне могли вести разговоры о самых тайных секретах страны.
Профессор А. Я. Лернер — прикладной математик и многолетний еврей-отказник — пригласил меня и жену посещать научный семинар, проходивший у него на квартире раз в две недели. Я в это время уже работал над книгой «Власть и наука» и часто приходил чуть раньше назначенного для семинара времени и читал супругам Лернерам вновь написанные разделы книги, или они приезжали к нам домой, чтобы послушать новые главы.
В мае 1981 года Лернеру было сказано, что «Органы запретили незаконные сборища» на его квартире.
Когда я вернулся домой и рассказал Нине о том, что произошло у Лернеров, мы решили, что надо возобновить семинары, но уже на нашей квартире. Первого докладчика предложил писатель Георгий Николаевич Владимов. Началась наша дружба с ним с того, что я написал статью для сборника, посвященного Андрею Дмитриевичу Сахарову. Книгу помогал готовить Владимов, и мы стали часто с ним и его женой встречаться. Он посоветовал пригласить с первым докладом бывшего студента физико-технического факультета МГУ (позже Московского физико-технического института) Виктора Николаевича Тростникова, который к этому времени стал известен как человек, обдумывающий роль религии в развитии цивилизации. Я переговорил по телефону с Виктором Николаевичем, тот согласился выступить.
Первое заседание нашего семинара состоялось 12 января 1982 года. Тростников назвал свой доклад «О книге „Мысли перед рассветом“». Участниками наших заседаний стали не только отказники, но и ученые, остающиеся сотрудниками академических учреждений, не помышляющие об эмиграции: член-корреспондент АН СССР Л. И. Корочкин, профессоры И. М. Яглом (математик), Е. К. Тарасов (физик-теоретик и друг Юрия Орлова) и Ю. Г. Виленский, художник В. Ждан, а также отказники — Лернер, кандидат наук А. Б. Одуло, выдающийся шахматист Б. Ф. Гулько. Несколько раз послушать доклады на семинаре приходили мама А. Б. (Натана) Щаранского Ида Петровна Мильгром и его брат Леонид. Гулько однажды приехал на семинар со своим другом Женей Арье, который позже стал крупнейшим театральным режиссером, создавшим в Израиле всемирно известный театр «Гешер». Регулярно посещали наши заседания доктор наук, биолог М. Б. Евгеньев и наши коллеги из Ленинграда, Киева, Харькова.
В моем архиве сохранились не все названия докладов, но и оставшийся список внушителен: Тростников — О книге «Мысли перед рассветом»; Лернер — Комплексность информационных систем; Л. И. Корочкин — Загадка происхождения человека; его же — Можно ли найти точное положение индивидуальных генов в хромосоме высших организмов; Professor Hyman Tannenbaum (Canada) — Inflamation process; Б. Ф. Гулько — Шахматы как культурный феномен; Ю. В. Медведков — Урбанизация в Московской области и ее значение; Л. В. Бирзена — Снежный человек; Hyman Tannenbaum (Canada) — Антитела в иммунных заболеваниях человека; Б. Л. Лемперт — Атеросклероз; Helen Eingorn (Izrael) — Epstein-Barr and cytomegaolo viruses; Д. И. Голенко — Сферы применения метода Монте-Карло; Д. М. Гольдфарб — О книге Дж. Уотсона “DNA Story”; А. Л. Василевский — Религиозно-политические движения в Иудее во II веке до н. э. — II веке н. э.; Л. М. Озерной — Черные дыры; гости из Англии Laura Hyman and Michael Walkey; В. К. Быховский — Электронная микроскопия вирусов; Ю. Б. Черняк — Философия Карла Поппера; Maurice Schwartz (USA) – Ocean coastlines and the problem of their preservation; Ю. Г. Хронопуло — Исследование структуры личности и многофазный анализ (Современные методы исследования личности); Б. И. Калюжный и А. Е. Личко — Характеристика типов личности; Л. П. Бирман — О снежном человеке; А. Е. Левин — Своевременный кризис: чистка АН СССР в 1929 году; Ю. Г. Хронопуло, Б. И. Калюжный и В. Р. Блок — Феномен парапсихологии; Л. П. Овсищер — Наступательная авиация во Второй мировой войне; М. И. Львовский — Проблема очистки сточных вод; гости из Канады — Новые терапевтические препараты в лечении дисфункций желудка; А. Е. Левин — Об одной забытой кампании: дело академика Н. Н. Лузина как факт политической истории СССР; Peter Day (USA) — New Trends in Genetics and Plant Breeding; В. Р. Блок и В. П. Мнучик — Устройство реакторов и причины аварии на Чернобыльской АЭС; В. Н. Сойфер — Медико-биологические последствия аварии на Чернобыльской АЭС; А. Б. Одуло — О книге Ф. Гайека «Дорога к рабству»; Л.И Корочкин — История философии в портретах философов; М. С. Мачабели — Общая теория патологии; А. Е. Левин — Распределение высшей квалификации специалистов в Research and development сфере в разных развитых странах; его же доклад — Сага о неиспользованных возможностях русской науки (набросок социальной истории русской науки); Ю. А. Карабчиевский — Отрывки из новой повести «Незабвенный»; С. Л. Рузер — История магендовида; Л. П. Овсищер — Космический челнок Space Shuttle: планы и надежды; П. М. Ильин — История персонального состава Академии наук; В. Ф. Портной — История советской программы трансплантации сердца (два доклада); Е. А. Александрова — Биология стресса. Я выступал с докладами: Восстановление генетических структур после их повреждения (механизмы репарации ДНК); Генетическая трансформация высших растений (трансгеноз); Тонкая структура хромосом высших организмов; Физико-химические исследования Туринской плащаницы; Ламаркизм, дарвинизм и генетика; Начальные шаги Лысенко в науке; Одесский период работы Лысенко; Переезд Лысенко в Москву в ранге президента ВАСХНИЛ; Разгром генетики на сессии ВАСХНИЛ 1948 года; Т. Д. Лысенко: период великих агрономических афер.
Подавляющее большинство докладов было на научные темы. Но несколько раз тематика была иной. Интересным был доклад 25 июля 1986 года американского журналиста Николая Сергеевича Данилова (Nicholas Daniloff) — Две жизни. Одна Россия. Моя родословная. Он был корреспондентом агентства UPI и журнала US News and World Report. В сентябре того же года в США за шпионаж был арестован и осужден советский сотрудник аппарата ООН Захаров, а в качестве ответа на этот арест советские власти устроили провокацию, задержав Данилова на Ленинских горах и поместив его в Лефортово, обвиняя в шпионаже. Никаких доказательств шпионажа у советских сыщиков не было и быть не могло. Данилов был журналистом, а не шпионом. На Западе началась мощная кампания по этому поводу, и Данилов был освобожден и уехал из СССР. В 1988 году он опубликовал в США книгу на тему, представленную, видимо, впервые на публике на нашем семинаре (Nicholas Daniloff, Two Lives, One Russia, Boston: Houghton Mifflin, 1988, 307 pp.).
Необычным, но важным был семинар 3 декабря 1986 года, когда писатель Юрий Аркадьевич Карабчиевский прочел свою новую повесть «Незабвенный» (она была опубликована тремя годами позже под названием «Незабвенный Мишуня»). Интересными были два вечера известных поэтов С. И. Липкина и И. Л. Лиснянской.
Отдельный семинар был посявщен 6 июня 1985 года чествованию Александра Яковлевича Лернера по случаю его 70-летнего юбилея.
Выступали на нашем семинаре и ученые Великобритании, Канады, США и Израиля. Всего состоялось более 80 заседаний (о части заседаний записей у меня не сохранилось). Последняя наша встреча была в середине 1987 года.
Моя жена Нина создавала прекрасный настрой у приходивших в наш дом людей. Спокойная улыбка и доброе приветствие всем, кому она открывала дверь, помощь при рассаживании, подготовка чая каждому, кто этого хотел, содействие в показе каких-то плакатов, схем, рисунков и исходившее от нее дружелюбие создавали атмосферу праздника единомышленников, и это очень ценилось всеми участниками семинаров. Ценилось всегда, а не через раз.
Стало традицией, что приезжавшие в Москву члены парламентов, руководители многих ведомств иностранных государств навещали нас, оказываясь в Москве. У нас побывали сенаторы и конгрессмены Альфонс Д’Амато, Деннис ДеКонсини, Джек Кемп, Чарлз Метайес, Говард Метценбаум, Джордж Митчелл, Роз Оакар, Пол Сорбэйнс, Арлен Спектор, Роджер Харт и Патриша Шрёдер, заместители госсекретаря США Пол Волфовитц и Ричард Шифтер, шведские, австрийские и французские парламентарии, члены Европейского парламента, мы встречались с Эдвардом Кеннеди, Барбарой Микульски, Дэном Ростенковским, Джорджем Шульцем, дружили с послами США, Западной Германии, Голландии, Мальты, культурными и научными атташе Англии, ФРГ, Канады, Австралии и многими другими. Особо стоит отметить приезд к нам 29 марта 1987 года тогда только что ставшего миллиардером, а затем упрочившего свое положение одного из богатейших людей мира и самоотверженного приверженца идеи об открытом обществе Джорджа Сороса. В США наши встречи стали регулярными.
После переезда в США в 1988 году я получил несколько писем от западных ученых, в разное время посещавших наши семинары, с воспоминаниями об этих визитах. Профессор Дэвид Вейцман из Кардиффского университета (Англия) писал: «Для меня было большой честью и удовольствием участвовать вместе с другим делегатом из Великобритании, также как и я приехавшим на Биохимический конгресс в 1984 году, Саймоном Баумбергом, в вечернем семинаре, проходившем вечером в вашей квартире, и я храню очень теплые воспоминания о тех нескольких часах, которые мы провели с вами» (письмо от 12 июля 1988 года). О сходных чувствах писали мне Х. Танненбаум из Канады (16 июня 1988 года), П. Дэй из Ратгерского университета и несколько других западных коллег.
Скажу откровенно, перед каждым семинаром я ждал, что повторится вариант с кагэбэшным оцеплением и запретом собираться, мною уже однажды виденный у Лернеров. Несколько раз ко мне приходили одиночные представители КГБ и продолжали пугать, повторяя, что теперь у меня есть один путь уехать: начать помогать органам и прекратить мою, как они называли, «противоправную деятельность». Как и раньше, я от их предложений отказывался наотрез. Может быть, в силу того, что наш семинар стал широко известен в мире и что на него частенько приходили как западные ученые, бывшие в то время в Москве, так и корреспонденты ведущих газет и информационных агентств мира, до закрытия дело не дошло.
Но стало ясно, что мы попали в круг постоянного и тщательно ведущегося контроля за нашими действиями со стороны КГБ. Жильцы нашего дома (дом был кооперативом Агентства печати «Новости», большинство жильцов были корреспондентами, часто работавшими за рубежом, и потому более раскрепощенными, чем большинство людей в стране) заметили, что с утра до ночи на скамейке напротив нашего подъезда сидели какие-то люди, и стоило кому-то из нашей семьи выйти из подъезда, как один из них вставал и следовал за нами. С середины 1981 года новым моментом в жизни стали приходы к нам гражданина в штатском, сопровождаемого двумя милиционерами, держащимися отстраненно и вежливо. Чины в штатском представлялись то сотрудниками угрозыска, то еще кем-то, но предъявить документы отказывались. Они требовали, чтобы я немедленно устроился на работу или в противном случае буду выписан из Москвы и выслан за 100-й километр от черты столицы как тунеядец. Иногда эта угроза сменялась другой — мне говорили об аресте и тюрьме. Мы считали, что известность на Западе охраняет нас от арестов и что КГБ хотелось бы, чтобы мы оказались в вакууме, тогда бы нас мгновенно скрутили.
Но, разумеется, я начал сильно беспокоиться о том, что делать, ведь у меня на руках оставались безработная жена и двое маленьких ребят. Важный совет в то время я услышал от Софьи Васильевны Каллистратовой — адвоката, защищавшего многих правозащитников. Она объяснила, что если многолетний совокупный подтвержденный документально доход, официально прошедший через бухгалтерию любого советского учреждения, превышает 50 руб. в месяц на семью, то автор может жить на сбережения от своих прежних трудовых заработков. После моих слов, что я опубликовал более десятка книг в СССР и за рубежом и что их общий тираж достиг к 1980 году 411 600 экз., Софья Васильевна поинтересовалась, есть ли у меня квитанции о выплаченных мне гонорарах, а узнав, что я все их храню, попросила подсчитать совокупный доход за все годы. Оказалось, что сумма полученных гонораров дает мне право оставаться безработным почти 30 лет. «Когда вас, Валерий Николаевич, поволокут очередной раз в отделение милиции или в КГБ, предъявите один-два договора тем, кто будет с вас снимать допрос, и они от вас отстанут. В таких случаях дела до суда не доводят», — успокоила меня адвокат.
Вскоре ко мне нагрянула бригада милиционеров и под конвоем препроводила во двор и посадила в закрытую машину (воронок). Когда начальник отделения милиции, куда меня доставили, начал формальный допрос, он сообщил, что я задержан как тунеядец и что он готовит дело для передачи в суд. В ответ на это я выложил на его стол стопку моих книг, показал копии договоров на некоторые издания, добавив, что обеспечен на много десятилетий вперед, и заявил, что ни один суд в СССР не сможет меня признать тунеядцем. Услышав объяснение и увидев в моих руках документы в папочке, милицейский начальник вскочил как ошпаренный и выбежал из кабинета, а его место занял вальяжный чин в шикарном кремовом костюме, сидевший до этого безмолвно на диване. Он повел разговор на другую тему: не соглашусь ли я, чтобы ускорить свой отъезд из страны, взаимодействовать с «комитетом». Я спросил его: «О каком комитете идет речь?»
— Ну, вы же понимаете! — солидно ответствовал кремовый чин.
— Нет, не понимаю, — спокойно возразил я, — может быть, вы из Комитета по делам религии, или принадлежите к комитету по делам физкультуры и спорта, или все-таки к Комитету госбезопасности?! Что, вы боитесь даже назваться?!
Я потребовал у него предъявить служебное удостоверение, но тот отказался это сделать, назвал лишь свою фамилию — Скворцов.
Увидев, что на сотрудничество с КГБ я упорно не соглашаюсь, кремовый тип перешел к новой теме. Он стал напирать на то, что сводилось к простой формуле: всё, что я делаю, привлекая внимание на Западе к судьбе отказников в СССР, работает против меня. Если я перестану будоражить мир своими выступлениями, давать интервью западным корреспондентам газет и телевидения, не буду принимать дома западных сенаторов и конгрессменов, встречаться с послами, печатать статьи в иностранных изданиях, тогда я смогу надеяться на получение выездной визы.
— Иначе мы вас не отпустим из страны никогда! Так и будете здесь сидеть без работы! Так и старость подойдет. И что тогда станете делать?
— Буду жить на гонорары. Вы же видели, что их у меня на тридцать лет хватит, — отвечал я.
В какой-то момент я спросил его, зачем по указке из КГБ меня не только уволили с работы, но и лишили степени доктора наук?
— Ну что вы, — с уверенностью в голосе возразил он мне. — Кто вас может лишить вашей степени? Просто мы у вас бумажку отняли, ничего больше. А зачем вам эта бумажка? Всё равно вы не работаете в институте, так что и надбавку за степень доктора платить некому. Так зачем вам эта бумажка? А то, что вы доктор, и так все знают.
После часового препирательства я был ни с чем отпущен.
Но однажды я чуть-чуть не угодил в тюрьму. В Москву приехал из США недавно получивший Нобелевскую премию писатель Эли Визел (сейчас часто на русском языке его фамилию пишут как Визель). Посол США в Москве Артур Хартман устроил в субботу, 25 октября 1986 года, у себя в резиденции встречу московской интеллигенции с Визелом, пригасив к себе и меня и представив Визелу. Последний пригласил меня поехать с ним в Московскую хоральную синагогу. С нами поехали также Маша и Володя Слепаки. Прямо от входа в синагогу Визел, Слепак и я прошли на возвышение к микрофону. Визел предложил Володе дуэтом спеть израильскую песню на иврите. Володя — известный активист движения за выезд евреев в Израиль, успевший отсидеть за свою активность в лагере, он хорошо пел и знал уйму песен на иврите и идиш. Они с Эли подвинулись к микрофону и запели, обнявшись, покачиваясь в такт мелодиям и всё более воспламеняясь. Раввин Шаевич при этом то взбегал по трем ступенькам на возвышение, то бежал вниз к своему кабинету через коридорчик. Эли заметил его недовольство, но, ничего не понимая по-русски, спросил меня, повернув вполоборота лицо в мою сторону: «Чего он бушует?» Я начал методично переводить и шептать на ухо Визелу распоряжения Шаевича, и это взорвало раввина еще больше. Вскоре Визел и Слепак решили остановить свой импровизированный концерт. Визел коротко распрощался, теперь около него сиял как намазанный улыбчивый Шаевич, источавший благодушие и приглашавший гостей на чай в свои апартаменты. Я был ближе всего к лестнице, но пропустил его вперед. Коридор оказался в эту минуту заполненным какими-то людьми, внезапно откуда-то взявшимися. Шаевич прошел вперед, широко растворил дверь кабинета внутрь и, придерживая дверь, приглашал гостей войти внутрь кабинета, масляно при этом улыбаясь. Когда Визел и Слепаки вошли в его комнату, Шаевич с перекошенным от злобы лицом захлопнул дверь, а я мгновенно был крепко захвачен повыше локтей мощными парнями, заполонившими коридор. Кто-то сзади скомандовал: «Во двор!»
Боковая дверь в коридоре открылась, и, как в немом кино, меня беззвучно поволокли внутрь двора, в дальнем углу которого стоял воронок с уже открытой задней дверью. Я начал сопротивляться, во всяком случае встал и передвигать ноги не стал. Это замедлило движение на секунду, но ее хватило на то, чтобы западные корреспонденты высыпали во двор и рванули с микрофонами в вытянутых руках ко мне. Том Шенкер из Chicago Tribune и Антеро Пиетила из Baltimore Sun и другие со всех ног бежали и кричали: «Несколько слов для нашего издания».
Конвоиры мгновенно отпустили мои руки, я оказался окруженным корреспондентами, и они, сыпя вопросами и даже не дожидаясь моих ответов, начали потихоньку оттеснять меня от фургона в сторону — к открытым воротам со двора синагоги на улицу. Никто уже нам не мешал двигаться. Через несколько минут я оказался на запруженной народом улице, а Антеро, наклонясь к моему уху, спросил шепотом: «Валерий, вы хоть поняли, что они хотели с вами сделать?!» Разумеется, я понимал, что был на полпути в тюрьму и что мужественные ребята-журналисты спасли меня от ареста. Антеро предложил довезти меня до дома на его машине, мы сели в нее и отъехали от этого места.
На следующий день в газете Los Angeles Times московский корреспондент этой газеты Билл Итон опубликовал статью об этом посещении Визелом московской синагоги и в том числе сослался и на мое мнение об этом визите: «Валерий Сойфер, профессор-генетик, сказал, что он никогда не видел такого спонтанного выражения чувств в синагоге, добавив, что когда другие важные посетители приходили, „всё было очень формальным и очень официальным“».
Повторю, что, живя в СССР, мы с женой полагали, что контакты с людьми с Запада охраняют нас. Я регулярно собирал дома пресс-конференции для западных корреспондентов, если что-то случалось с нашими знакомыми или с людьми нашего круга в других городах страны.
Но недавно я понял, что, возможно, более важным фактором сохранения на свободе оказалась еще одна форма поддержки. Неожиданно я обнаружил в США письма влиятельнейших членов Сената и Конгресса США на протяжении семи лет.
Внимание американских сенаторов Уоррена Магнусона и Генри Джексона к нашей судьбе привлекли Чарлз Солин из Сиэтла и его супруга. Магнусон ответил им 14 февраля 1980 года: «Спасибо вам за теплое и озабоченное письмо о докторе Валерии Сойфере и его семье. Мы должны сохранять надежду, что им и многим другим будет позволено покинуть Советский Союз». В письме Солиным от 29 февраля 1980 года сенатор известил, что он запросил Госдепартамент США о судьбе нашей семьи. Через четыре месяца Солины направили еще одно письмо — сенатору Джексону, и 25 июля того же года тот отвечал им: «Благодарю вас за письмо об усилиях профессора Сойфера и его семьи, пытающихся эмигрировать из Советского Союза… Вы отметили, что семья Сойфера пытается эмигрировать в Соединенные Штаты. В связи с этим вы должны держать связь с Государственным департаментом», — и указывал персонально, с кем надо контактировать в Госдепе, и извещал, что это ведомство США готовит список советских граждан, которых задерживают в СССР и за которых ходатайствуют американские власти.
К Джексону обратился профессор Университета Западного Вашингтонa (город Беллингхем, штат Вашингтон) Морис Шварц. 10 февраля 1982 года Джексон известил Шварца: «Я был в контакте с Государственным департаментом, чтобы проявить снова мой личный интерес в деле доктора Сойфера и его семьи».
Голос Джексона был весом в американской иерархии, и один из заместителей руководителя Госдепартамента США Пауэлл Мур направил сенатору отдельное письмо на двух страницах: «Правительство Соединенных Штатов постоянно выражает Советскому правительству свою озабоченность обструкцией, с которой сталкиваются те, кто ищет пути эмиграции из СССР. Отказы в таком основополагающем праве людей, как право на миграцию, являются предметом международного значения… Мы настаиваем на важности вопроса эмиграции в рамках советско-американских взаимоотношений в целом», — и сообщал сенатору Джексону, что «имя Валерия Сойфера было добавлено в официальный перечень евреев, повторно получавших отказ в праве на эмиграцию».
Получив это письмо, Джексон известил Шварца: «Как вы можете видеть из приложенного письма, Государственный департамент намеревается периодически представлять дело Сойфера Советскому Союзу. Надеюсь, в этой ситуации будет достигнут прорыв. В то же время Госдепартамент знает о моей личной обеспокоенности этим делом, и мы будем в контакте по дальнейшему его развитию».
Несомненно, вовлеченность Генри Джексона в нашу судьбу и ясно выражавшаяся забота о нас не могли не вызывать наибольшую озабоченность советских властей. Ведь он был автором знаменитой поправки Джексона — Вэника к закону США о торговле, ограничивающей обмен товарами со странами, препятствующими эмиграции и нарушающими права человека, и прежде всего это касалось СССР. Данная поправка, принятая в 1974 году Конгрессом США, запрещала предоставлять СССР режим наибольшего благоприятствования в торговле, кредиты и гарантии и вводила дополнительные тарифы на товары, ввозимые в США из СССР. Советские власти очень нервно реагировали на поправку двух сенаторов (их поддержал в момент обсуждения в сенате еще один влиятельный сенатор — Клайборн Пелл). Имена Джексона и Вэника вечно фигурировали в советской пропаганде; отмены их поправки постоянно требовали высшие должностные лица СССР. И вдруг в нашу защиту публично выступил сам Джексон.
Нашу семью поддерживали и другие американские законодатели. К советскому руководству обращались сенатор Дэниел Эванс, члены Конгресса США Cтэнли Хойер, Джоэл Притчард, Уильям Леман, Клод Пеппер и Ал Свифт. Председатель Комитета по иностранным делам Сената США Чарлз Перси 7 августа и 9 ноября 1981 года отправил запросы советским властям, требуя объяснить, на каком основании нам отказывают в праве на эмиграцию, и известил о своем письме американского журналиста Ала Альтшулера и профессора Мориса Шварца, побывавших у нас в Москве: «Я только что повторно поднял вопрос перед советским послом [Добрыниным] здесь в Вашингтоне о просьбе Сойфера об эмиграции и потребовал у посла, чтобы он передал мой новый запрос руководству в Москве». Затем 5 октября 1981 года сенатор написал Шварцу: «По поводу семьи Сойфера… Я обещаю продолжать делать всё, что в моих силах, чтобы быть полезным в этом случае. Мы должны сделать ясным советским руководителям, что мы не забудем тех, кто не может говорить за себя».
5 марта 1982 года сенатор Перси сообщил в письме профессору Шварцу: «Вы можете быть уверены в том, что я буду продолжать искать каждую возможность поддержать снова запрос Валерия Сойфера советскому руководству и требовать, чтобы ему позволили эмигрировать».
Сегодня я осознаю, что эти многочисленные петиции американских законодателей, их коллег из Европы, многих ученых и научных сообществ, а также публикации в западных газетах уберегли нас от ареста и осуждения.
Валерий Сойфер
В полном виде статья будет опубликована в сборнике к 75-летию Е. М. Берковича
Да…, золотые времена были для ученых-отказников и борьбы за выезд из СССР. Сейчас, даже внутри РФ, для кратковременного выезда из своего города в соседний на конференцию нужно иметь отрицательный тест на коронавирус свежестью не более 2 суток.
Еще год назад Европа захлебывалась мигрантами и туристами, а сегодня режим пандемии остановил миграционный и туристический вал практически мгновенно по всей планете и, не исключено, надолго. Похоже, можно ожидать всплеска компенсирующего развития миграции, эмиграции и туризма в мире интернета, — уже сейчас астрономы жалуются – спутники-ретрансляторы Илона Маска заслоняют звезды.
Раньше жил — не тужил…
На тот семинар бы Навального,Жукова,Дудя с Варламовым… они бы не поняли куда попали. Были времена…