Нападение на школу. Стрельба, погибли дети. Эфир и Интернет переполнены кадрами и репортажами с места трагедии. Авторитетные эксперты комментируют этот ужас и объясняют — каждый в соответствии со своей профессиональной спецификой — причины происшедшего, а также необходимые меры по недопущению этого впредь…
В декабре 2012 года в маленьком, тихом городе Ньютаун, штат Коннектикут, США, двадцатилетний Адам Лэнза убил двадцать детей и семерых взрослых в начальной школе «Санди Хук». Перед нападением на школу он застрелил свою мать, а в финале бойни застрелился сам. Всемирно известный американский писатель, признанный «король ужасов» Стивен Кинг под впечатлением от этой жуткой истории написал, как мне представляется, самое страшное из всего, что вышло из-под его пера, — короткое эссе под названием «Оружие». Ужас происходящего, с точки зрения Кинга, — в реакции общества на чудовищную, без всякого преувеличения, трагедию. А точнее, в краткосрочности и, если можно так сказать, стандартном характере этой реакции. Семьдесят два часа на всё — от момента массового убийства детей до ухода темы на задворки информационного пространства с последующим полным ее забвением. В эти трое суток помещается всё: убитые дети и их учителя, истошные сирены машин скорой помощи и полиции, интервью с родителями, соседями, полицейскими, врачами, конгрессменами и вышеупомянутыми экспертами всех мастей. После чего общественное внимание переключается на последствия смерча в Неваде или аномальных дождей в Калифорнии…
«Король ужасов» написал правду. Кошмарную правду, которая относится не только к американскому обществу. Каждый раз, когда происходит нечто подобное в нашей собственной стране, первое, что мы слышим, — это ссылка на США, в которых это происходит якобы гораздо чаще. Так вот, ссылка эта наглядно иллюстрирует вывод Кинга, но в приложении к нашей действительности: в общественном сознании трагедия, сколь угодно чудовищная, живет семьдесят два часа.
За минувшие десять лет в школах России произошло двенадцать инцидентов подобного рода. Не все они закончились гибелью людей, но сути это не меняет. Двенадцать случаев за десять лет — чаще, чем ежегодно. И реакция общества и государства на подобные события полностью соответствует модели Кинга. Всё те же двое-трое суток, в которые укладываются двадцать две стадии развития сюжета, после чего очередной инцидент уходит сначала с первых страниц новостных программ и, вскорости после этого, из сферы общественного интереса вообще.
Как правило, виновниками происшедшего называются неблагополучные семьи, а также недостаточно квалифицированные педагоги. Родители, в нарушение законодательно установленных для них требований, не занимались надлежащим воспитанием своего ребенка. Учителя не соответствовали установленному для них Профессиональному Стандарту, поскольку не обратили своевременно внимания, не заметили, проигнорировали или даже способствовали психической деформации ребенка, недостаточно профессионально с ним работая. В школах появляются усовершенствованные рамки металлоискателей, дополнительные камеры видеонаблюдения и турникеты нового образца; количество охранников удваивается; родители за это платят и лишаются последних возможностей попасть внутрь. Учителей отправляют на обход квартир и обязывают мониторить детские страницы в социальных сетях. Ну и разумеется, на всех уровнях звучат требования запретить Интернет — основной источник опасности.
Как уже многократно отмечалось специалистами — психологами, психиатрами и правоохранителями, — защиты от «психа» не существует. Но существуют факторы, которые превращают человека, в том числе и подростка, в неадеквата с оружием. И главный из этих факторов — его среда обитания. Постоянное внимание обращается на состояние воздуха, которым мы дышим. Фиксируются превышения ПДК, принимаются меры, отправляются предупреждения и так далее. Оно и понятно: опасный для дыхания воздух очень быстро превратит здоровых людей в больных или даже мертвых, причем в массовом порядке, и все это понимают. Опасная же для психики социальная среда такого внимания не привлекает, поскольку к немедленной катастрофе, как правило, не приводит. А когда все-таки приводит, всегда имеются конкретные виновники происшедшего, за которыми она скрывается.
Малыш в камуфляже и пилотке гуляет в парке с родителями. На шее у него висит игрушечный пулемет РПД, очень похожий на настоящий, и ребенок, судя по выражению лица, готов в любой момент этим пулеметом защитить папу и маму от врага, который на них вздумает напасть. В Тверской области затевается «парад малышовых войск» силами местных детсадовцев, соответственно одетых и подготовленных. На Тверской улице и Красной площади ежегодно лязгают гусеницами танки, маршируют бравые ребята в красивой форме и с автоматами в положении «на грудь». На личных машинах граждан красуются художественно выполненные наклейки «На Берлин» и «Можем повторить». В школах проводятся конкурсы патриотической песни, патриотических стихотворений, патриотических плакатов. И весь этот патриотизм — исключительно военный. Гражданского патриотизма, без формы и оружия, уже не бывает. А если и возникает где-либо, за его проявление вполне можно угодить за решетку. Другое дело — военно-патриотические лагеря, в которых, кроме всего прочего, подростка научат пользоваться оружием.
Академик Д. С. Лихачёв, человек, знавший о словах всё, отмечал, что слово формирует социальную среду. Слова «оружие», «защита», «война», «страна в кольце врагов» вносят свой немалый вклад в это формирование. Тебе постоянно угрожает опасность; будь готов в любой момент себя защитить. И на всякий случай бей первым, не дожидаясь, пока это сделает враг, — можешь и не успеть. Ребенок слышит всё это дома и в школе, из телевизора и, нередко, в разговорах собственных родных. А когда немного подрастет и научится читать, то же самое увидит и прочтет на рекламных щитах. Оружие — надежнейший инструмент обеспечения своей безопасности. У тебя есть оружие, и пусть теперь боятся тебя. Малыш с игрушечным пулеметом и свихнувшийся парень с настоящим ружьем думают в данном случае одинаково.
Практически во всех инцидентах на школы и колледжи нападали подростки или «младшие взрослые» в возрасте до двадцати лет. У детей помладше, вероятно, психологические сдвиги еще не достигли нужной стадии; у людей постарше уже включились внутренние «тормоза», удерживающие их от подобных действий. Другое дело подростки: возрастная установка на агрессию, а также, в ряде ситуаций, доступ к оружию у них уже есть, а этих самых тормозов еще нет. При этом совершенно не обязательно будет задействовано ружье — в большинстве случаев обходятся топором или ножом.
Школа. Место, в котором проходит бóльшая часть жизни человека в возрасте от 6 до 17 лет. Исторически, во все времена, — социальный институт, формировавший будущего гражданина. С принятием ныне действующего Закона об образовании в Российской Федерации дети учатся не в школе, а в МОУ, ГБОУ и прочих «образовательных учреждениях». С какими словами ассоциируется Школа? Правильно: Школа — это учителя, одноклассники, строгий Завуч, не менее строгий, но справедливый Директор, «свой» класс. А также, разумеется, уроки, интересные и не очень, и домашние задания. Но в комплекте со всем этим — походы, праздники, веселая тусовка на переменах, кружки по интересам и масса ежедневных событий, из которых, собственно, и состоит школьная жизнь. Всякий, кто хоть раз в жизни был в Школе первого сентября, наверняка вспомнит лица детей и учителей, которые встречаются после долгой летней разлуки. Позволю себе еще раз напомнить мысль Д. С. Лихачёва: «Слово формирует среду обитания»! «Объект», «режим», «контингент», «надзор», «охрана», «периметр» — это не про Школу. Эти слова — про Учреждение. А то, что оно называется образовательным, уже не суть важно. Терминология неизбежно превращает его в принудительно-исправительное. Здесь тебя научат единственно правильным образом ходить, говорить и думать. В сложных случаях — заставят. Выпускник Школы не придет туда с винтовкой убивать своих товарищей и учителей. Человек, так или иначе вырвавшийся из «образовательного учреждения», — запросто. Особенно если в его больном мозгу прочно зафиксировались причины для этого, а заметить вероятность и предотвратить такой поступок не удалось.
Не случайно, кстати, не удалось. Некому теперь замечать и предотвращать. Школьные психологи там, где они уцелели от сокращения в ходе оптимизации кадрового состава, возможностей для этого лишены. Даже обладая необходимой квалификацией, сделать они ничего не могут, поскольку на каждого школьного психолога приходится несколько сотен детей. Кроме того, любые действия с ребенком возможны исключительно с ведома и информированного согласия родителей — даже диагностическая беседа. Информация о ребенке, его привычках, внешкольном поведении, заболеваниях и жизненных обстоятельствах также недоступна, если родители не пожелают со всем этим психолога ознакомить. А они, как правило, такого желания не испытывают, да к тому же, не понимая разницы между психологом и психиатром, опасаются, что их ребенка сочтут психически неполноценным.
Учителя, и в особенности классные руководители, обязаны всегда, всем и во всем. В том числе в их обязанности входит то самое наблюдение, своевременное выявление и принятие соответствующих мер по недопущению и своевременному пресечению. Тем более что упомянутым Профессиональным Стандартом определено, что любой учитель знает, как это делается. Если же беда случилась, виновник всегда под рукой — это учитель, не соответствующий требованиям Стандарта. Превращение школы в образовательное учреждение в составе сферы услуг автоматически превратило учителя из сеятеля разумного, доброго и вечного в работника сферы услуг, бесправного и обладающего крайне низким социальным статусом. Насколько привилось то, что он посеял, никого не интересует.
Учитель теперь не учит и не воспитывает, он изо всех сил добивается «достижения показателей». Перечень, размерность и количество этих показателей устанавливаются людьми, которые сами непосредственно с детьми не работают и зачастую никогда не работали. Необходимые данные для них — в форме разнообразных и бесчисленных отчетов и справок — готовят всё те же учителя. Тонны бумаги и гигабайты данных воплощаются в Планируемые Показатели, которые затем сравниваются с реальными, и в случае несовпадения последние подгоняются под планируемые. В таких условиях у учителя просто нет физической возможности присмотреться к своим ученикам достаточно внимательно, чтобы заметить неладное.
Да и некогда ему, поскольку на уроке он проводит урок, на перемене следит за порядком в коридоре, а после уроков — сидит на педсовете или совещании по параллели восьмых классов, пока дети из этих самых восьмых классов бесконтрольно травят какого-нибудь беднягу за неправильную национальность или рюкзак устаревшей модели. Добавим к этому, для полноты картины, попытки побеседовать с родителями, убежденными в том, что их ребенок прекрасно воспитан и не способен ни на что дурное и, следовательно, на него пытаются возвести напраслину. Реакция на это может быть разной — от демонстративного хлопанья дверью с последующим письмом в Департамент образования до вульгарного мордобоя…
Семья. Родной дом, в котором подрастающий человек проводит часть времени, оставшуюся от школы, внешкольных занятий и общения с друзьями, если они у него есть. Небольшая квартира, вечно занятые родители, надоедливые младшие братья или сестры, еще более неприятные старшие, которым ты вечно мешаешь. Изредка — бабушки и дедушки, с которыми немножко легче, но они слишком старые, чтобы понять твои проблемы и тем более помочь в них разобраться. Исключения, конечно, бывают, но к тем, кто с оружием врывается в школы, они не относятся.
А теперь попробуем свести всё это вместе. Получается та самая среда обитания — социальная среда, в которой на протяжении своей недолгой жизни постоянно пребывает растущий человек. А ведь многое, что в нее входит, еще и не упомянуто за недостатком места. Среда агрессивная, недоброжелательная и, что для подростка весьма важно, абсолютно неинтересная.
Так что же с этим делать? Не знаю. Универсального решения нет и быть не может, поскольку не бывает в педагогике стандартных ситуаций. Американцы, учтя печальный опыт, резко увеличили штат школьных психологов. Например, в школе Dennis-Yarmuth School в штате Массачусетс на 800 учеников приходится 80 психологов. Соотношение 1/10, а не 1/200, разница существенная. Школа располагает несколькими полями для гольфа, американского и европейского футбола, собственной обсерваторией, театром, музыкальными классами, художественной студией и отличными предметными кабинетами-лабораториями. Учителя запрещено нагружать больше определенной ставки, и за этим строго следит не только администрация, но и профсоюз. О какой-либо работе сверх предусмотренной должностной инструкцией не может быть и речи. Подъехать к школе на машине нельзя — стоянка для родительских автомобилей метрах в двухстах от входа.
За охрану школ в Израиле платит муниципалитет. И никаких нападений на школы там нет. Трехметровый забор с колючей проволокой поверху, единственный вход с охранником. Охранник знает в лицо всех детей и учителей. Вход закрыт с момента начала занятий и до их окончания. Для всех, включая учителей, выход в урочное время — только с ведома и разрешения администрации. Охранник вооружен и умеет оружием пользоваться. Вооружены и многие учителя, поскольку в армии служили и ежегодно туда возвращаются на переподготовку. Группу детей на выезде сопровождают двое-трое учителей. С оружием, разумеется.
А что у нас в России? Школы, точнее «образовательные учреждения», охраняются ЧОПами, в отличие от множества коммерческих предприятий и государственных учреждений, охраняемых полицией и Росгвардией. ЧОПы тоже коммерческие предприятия; за их услуги платит школа или, чаще, родители, сдающие на эти цели от 500 до 3000 руб. в зависимости от уровня охраны и собственных финансовых обстоятельств. Может быть, учитывая социальную значимость «образовательных учреждений», у государственных органов охраны правопорядка найдется все-таки возможность их охранять, а у Государства — оплачивать эту охрану? Не похоже пока. Начальник Росгвардии генерал Золотов уже заявил, что такой возможности он не видит. По финансовым, в первую очередь, соображениям.
В школе, которую дети любят и в которой им интересно и хорошо, скорее всего, ничего подобного не произойдет. И такие школы есть, и не только в Москве. Казанской школе «СОЛНце» или московской Второй школе это, полагаю, не угрожает. Там есть учителя, способные работать с детьми так, что по выходе из школы выпускники годами и десятилетиями туда потом приходят. Без оружия, но с интереснейшими лекциями, встречами, а то и просто работать. Потому что это не учреждения, а Школы. Настоящая Школа вполне способна нейтрализовать множество негативных факторов среды. Но для этого нужно, чтобы она была именно такой. И чтобы учителя в ней были Учителями, а не задерганными чиновниками низшего уровня. Тогда, возможно, угроза повторения трагедии станет меньше. Не исчезнет, конечно. Но станет менее реальной. И это будет уже неплохо.
Леонид Перлов, учитель,
почетный работник общего образования РФ (Москва)
Подросток (точнее — старший тинейджер и младший пост-тинейджер; это точнее передаёт возрастные границы) — вообще создание «в группе риска». У него — фактически — «взрослый» мозг, способный, в принципе, усвоить и переварить то же, что и мозг «полноценного взрослого» (а то и лучше:=); отнюдь не всякий способен в 30 лет учиться, как в 20). Но указанное создание во многом социально неполноправно. Причём было бы неполноправно логично — так тут мало логики. Хотя бы: в возрасте 14-18 человек считается недостаточно ответственным для выполнения ряда социальных функций, но за ненадлежащие выполнение может вполне «уголовно» ответить; до 18 лет существуют строгие ограничения на физические нагрузки — стукнуло 18, его призывают и нагружают «полной выкладкой», и т.д. И это — «официальные ограничения», а сколько ещё может быть неофициальных, семейных…
Недаром для указанного возраста характерны волны «мировой скорби», пессимизма (да ещё из которого порой трудно выйти — из-за уже объективных особенностей развивающейся психики).
Плюс — подобный молодой человек ещё сталкивается с границей «официального перехода во взрослость». До этого он — существо «пасомое», в принципе, защищённое, а после — обязан сам себя обеспечивать (и так — «по гроб жизни»).
И вот это второе — у каждого индивидуально. И есть риск, что человек столкнётся с тем, что ему — лично ему — впереди «ничего не светит». Тут можно соскочить в ощущение, что всё вокруг — именно всё — ему враждебно.
Собственно, всегда встречались «отпетые». Но сейчас (как мне кажется) возможность соскочить в этакое усиливается тем, что современное общество — одновременно — «официально однородное» (нет устойчивых сословий, или чего-то этакого, в рамках чего человек — в норме — остаётся на всю жизнь, и где «висят в воздухе» представления о том «шестке», который знает «всяк сверчок»), но при этом не только разнородно по возможностям (опирающимся — увы! — на разнородность имущественную), но — во-первых — эта разнородность достаточно устойчива (включая такую вещь, как «ловушка бедности»), и — во-вторых — предлагает «стандарты нормальной жизни», которые — по возможностям — «светят» отнюдь не всем.
Вот на это нужно обращать внимание. Но палочки-выручалочки, как с этим разобраться, я не знаю.
Интересно, автор жил в советское время? Весь комплекс проблем, который он привел, — от военно-патриотического воспитания, когда было и НВП и кино и книги про гражданскую, ВОВ, про индейцев и пр. — до убогих и агрессивных условий жизни ребенка — все это было.Я рос в 60-70-е, у нас в доме было три ружья — двустволка 12калибра, одностволка 16, и мелкашка — отец был геолог и охотник. И у моего соседа было дома оружие, у большинства моих друзей тоже — тайга кругом. Мы играли с ружьями, разбирали тайком патроны на порох для ракет и бомбочек. Но ни у кого не возникало мысли застрелить прийти в школу и перестрелять нелюбимых учителей и одноклассников.
Кстати, если вы не в курсе, открыл эту череду школьных убийств сам Стивен Кинг. Едва ли не первый его роман о девочке, устроившей массовую бойню в своей школе, был найден у первого такого школьного стрелка, — не помню год, может 1977 — и Кинг наложил запрет на новые публикации этого романа.Думаю, этот запрет действовал недолго — прибыль должны получать все.
Дело не в приведенном вами комплексе причин. Просто эта цивилизация идет по выбранному пути. Она пришла с капитализмом и к нам. Можно много говорить — если коротко, то современный подросток нацелен на быстрый успех — в информационном обществе успех определяется громкостью известности — пусть и короткой, — и СМИ играют решающую роль. Если бы ни на ТВ, ни в Интернете не было сведений о личности убийцы — не было бы соблазна, во всяком случае, у 90 процентов потенциальных стрелков. Ну и когда говорят о запрете Интернета — не обязательно запрещать весь. Сегодня дети в детских садах охвачены компьютерными играми — сплошь стрелялки, убивалки, кровь, трупы, звери-убийцы, игрушки-убиййцы, зомби, амонгасы и пр. — и они уже играют в убийства воспитательниц, побег из сада, ограбление магазина с ножом и т.д. — и убийства могут быть вполне изощренные — поджечь платье воспитательницы, когда она отвернется, — это все пока игры и фантазии — но малыш вырастает в юношу, никаких способов прославиться у него нет, поскольку он всю жизньь просидел в телефоне, а тут пришло время как-то выделиться. Раньше ты занимался спортом, музыкой, техническим творчеством, — и даже если ничем не занимался, а пил в подворотне портвейн с такими же бездельниками, бил и грабил «ботанов», — ты не был зомбирован наркотиком массового убийства, — а эти игры и есть наркотик, который у человека с психической девиацией обязателно потребует реального воплощения — с минутой славы в Сети…
Вроде бы начали «за здравие», т.е. с трезвой мысли. Ясно же, что у подростка в любом случае будут проблемы, каким общество ни будь. Одна из его проблем — он по жизни подражатель. Ему рассказали по телевизору и в «Троицком варианте», что убивать в школе — это круто, это такой протест против плохой семьи, плохой школы, плохого общества и плохого государства, плюс гарантированные 72 часа славы, вот он идёт и убивает. Очевидно же, что это — мода и цепная реакция; конечно, есть питательная среда — тупость и никчёмность, но тупость, убогость и никчёмность подростков никуда не денутся, изменить можно только способы их проявления. Логически единственная возможность прервать цепную реакцию — полное замалчивание инцидентов.
Я всегда говорю о запрете на освещение в СМИ как имен террористов, так и маньяков, массовых стрелков — поскольку самый большой стимул у них — известность.
Если родители / воспитатели не сказали (и более 1 тыс. раз не поффторили), что зомбояссчикк и, допустим, «Троицкий вариант» не есть истина в последней инстанцыи…
То тогда эти ответственные лица допустили ну оченно большую ошибку. Чреватую.
Л.К.
Жить в обществе и быть вне его — НЕВОЗМОЖНО.
Это и альфа и омега бытия..
По поводу «защиты от психа».
К сожалению, у нас (как в прочем мире — не ведаю, пускай с собой сами разбираются, о нас поговорим) отношение к «психам», к «ненормальным» какое-то мезозойское. Мозг — такой же орган, как все прочие (специфический, конечно, но все органы специфические), как все, может заболеть — и может быть вылечен. Приведён в «нормальное состояние». Но — что есть нормальность?
У любого органа, у любой системы органов «нормальность» — это не точные узкие рамки, рамки довольно широкие. Но это не мешает считать тех, у кого орган «на границе», мистически «ненормальным». У людей часто бывают, например, аллергии. В т.ч. такие, которые — при неудачном стечении обстоятельств — могут человека угробить. Но их лечат, компенсируют, или стараются не ставить человека в угрожающую ситуацию (как минимум, объяснив ему, чего ему нельзя есть…). И аллергика все считают нормальным, и то, что аллергик или там диабетик обращался к положенным врачам, а то и находится под врачебным наблюдением, не делает его — в глазах окружающих — опасным «не человеком».
Аналогично с психическими отклонениями. Их полным-полно у «нормальных людей». Например, у многих людей бывают разные фобии.
Но — есть одна «культурная граница». Если человек обращается не к психологу, не к невропатологу, а к психиатру — он попадает в разряд.. Собственно, в разряд «одержимых бесом». По-первобытному. Вместо человека, у которого — в определённых условиях — возможны вполне конкретные симптомы, проявляющиеся в том-то и том-то, он — в глазах окружающих — канонический «сумасшедший с бритвою в руке». Что поддерживается тем, что он попадает, большею частью, под постоянное наблюдение.
Поэтому к психиатрам обращаются тогда, когда — зачастую — обращаться уже поздно.
Но о борьбе с культурным стереотипом «психа ненормального» что-то не слышно.
«За охрану школ в Израиле платит муниципалитет. И никаких нападений на школы там нет. Трехметровый забор с колючей проволокой…..»- круто, осталось взять в пример страны Латинской Америки или ЮАР, где в гетто превратились кварталы с обеспеченными жителями! Уже пора отменить это смешное названия «учитель». Увы, все учителя уже давно стали «работниками общего образования».
Зри в корень!
Россия государство, построенное на лжи.
И в этой России учителю и придан именно такой статус — ЛГАТЬ!
Не на лжи, а на торговых путях и эти самые пути объясняют её протяжённость и промышленную неразвитость. Ложь только следствие торгового происхождения, запутанной истории истребления аборигенов прежде всего центральной части и колонизации территории государства.
>Нападение на школу. Стрельба, погибли дети. Эфир и Интернет переполнены кадрами и репортажами с места трагедии.
Автор забыл главное — доказательность того что событие имело место, а не только многочисленные и вполне возможно что и заинтересованные отклики.