В этом году Нобелевская премия досталась сразу двум директорам немецких институтов Общества Макса Планка. Премию по физике получил директор-основатель Института метеорологии, а по химии — Бенжамин Лист (Benjamin List), директор Института угля. Лист вместе с Дэвидом Макмилланом (David W. C. MacMillan) получили премию за развитие асимметрического катализа. О том, как делается синтетическая химия нобелевского уровня и чем отличается работа в Германии от работы в институте РАН в России, рассказал ТрВ-Наука руководитель группы эффективного катализа Института элементоорганических соединений РАН им. А. Н. Несмеянова, докт. хим. наук Денис Чусов, который работал как и в группе Листа как в качестве постдока, так и в рамках совместной работы будучи руководителем группы в России. Беседовала Александра Борисова-Сале.
— В чем особенность устройства институтов Общества Макса Планка?
— Структура Института угля очень сильно отличается от того, что мы привыкли видеть в России. Там будто семь подземных королей (из сказки Александра Волкова. — Прим. ред.) — есть пять директоров, которые по очереди на два года выбираются управляющим директором. И в результате получается, что это большой институт, который, по сути, работает на пятерых профессоров. Там есть некоторое количество молодежи, которая может «взлететь», но на постоянной позиции только директора и лаборанты. Директора имеют возможность собрать лучших со всего мира, которые приезжают и работают очень интенсивно. Пока не попадешь туда, не осознаешь, с какой интенсивностью там работают люди, которые при этом еще и всё понимают. То есть это не так, как у нас в России часто бывает, — маленькие лаборатории, «феодальные княжества», которые из-за этого не могут замахнуться на что-то большое. В результате профессор может отважиться на серьезный вызов и очень сильно продвигать свою тему.
Еще одна особенность Института угля — финансовая независимость. Они однажды заработали денег на индустрии, продав патент Карла Циглера (нобелевского лауреата по химии 1963 года совместно с Джулио Натта. — Прим. ред.) на полимеризацию этилена. И вся хитрость была не в том, что это был патент, а в том, что там было ноу-хау — как производить катализатор триметилалюминий. И деньги они эти не проели, а вложили — примерно так, как это сделал Нобель. И с этого они живут и продолжают хорошо себя финансировать. То есть директора будут иметь финансирование, привлекать определенное количество аспирантов и постдоков, даже если не смогут получить внешних грантов и проектов. Это позволяет им расслабиться и больше думать о науке.
— Но дело же не просто в деньгах?
— Совершенно верно. Дело в устройстве, в среде. В лаборатории Листа было порядка 2 500 реактивов, а на территории института был магазинчик, где суммарно было 10 000 наименований реактивов. То есть фактически выходишь, идешь, набираешь всё, что нужно — по химической посуде, по реагентам. Если же нужен какой-то реактив, которого нет, то его можно за день-два заказать и получить. Это, конечно, коренное отличие от того, что у нас есть в России. У нас фирмам очень тяжело работать с таможней, они набирают заказы сразу побольше, чтобы всё разом провести. Потом это всё очень долго может проходить через ту же самую таможню, в результате мы ждем реактивы минимум по несколько месяцев, а иногда и больше года. Это в современных реалиях означает, что мы в этом плане очень сильно отстаем — не только от Европы и Штатов, но уже и от всего мира (об этой проблеме наша газета пишет уже много лет! — Прим. ред.).
— Каковы обязанности ученого в институте Общества Макса Планка по сравнению с университетами?
— Тут можно сосредоточиться на работе полностью, ученому не нужно преподавать. Это отличает институт от университетов, даже топовых, где выше зарплата, но есть большие обязательства по преподаванию. Выбрать Общество Макса Планка — значит выбрать науку. Это то место, где можно сосредоточиться на ней так, чтобы ничего не отвлекало. Когда становишься профессором в университете, на тебя наваливается очень много бюрократических процедур: нужно сидеть на совещаниях, что-то оформлять и писать, за что-то отчитываться. Сложнее читать литературу — когда голова занята другими проблемами, информация усваивается намного хуже. Это еще одна из причин, почему часто мы отстаем от новых тематик лет на пять. Мы можем присоединяться к ним, когда они уже взлетают и находятся ближе к пику, а за это время в том же Максе Планке люди с лучшими аспирантами и постдоками со всего мира, которые работают по шесть-семь дней в неделю с утра до ночи — и вдумчиво работают, — сделают уже очень много. С ними очень тяжело конкурировать.
— Каков ваш опыта работы у Листа?
— Хороший, конечно. Работать у Бенжамина Листа — из моего опыта — одно удовольствие. Если он понимает, что человек способен думать и анализировать, то предоставляет ему свободу. Никакого давления (когда ты должен прийти и когда должен уйти) не оказывается. Фактически, Институт угля — это своего рода рай на Земле для ученого: ты можешь взять любой реактив, поработать на любом оборудовании. Есть определенные сервисные департаменты, которые занимаются конкретным методом анализа — отдельно газовой хроматографии, отдельно жидкостной хроматографии, ЯМР, масс-спектрометрии и т. д., и ты можешь пойти к ним. Но чтобы не ждать 1–2 дня, можно сделать и самому, всё есть на каждом этаже. То есть все разговоры о том, что ЯМР не может быть установлен на пятом или девятом этаже, а только на первом, совершенно устарели, современные технологии позволяют это устанавливать.
Я работал на пятом этаже, и в десяти метрах от меня стоял ЯМР в 500 МГц. Конечно, это жутко экономит время. И по другим приборам было то же самое: можешь отдать в департамент и подождать 1–2 дня, а можешь сам сходить — у тебя на этаже в твоей лаборатории есть все эти же машины, и ты можешь быстрее всё сделать сам. В плане планирования времени это тоже шедеврально продумано. Есть, конечно, технические обязанности: кто-то должен относить сливы растворителей, кто-то должен мыть баню кислотную или щелочную, но это делаешь на всю лабораторию. То есть у каждого обязанностей совсем немного — ты сделал чуть-чуть, а пользуешься всем, это очень удобно.
Отдельно есть департамент, который абсолютирует растворители. Приходишь туда, стоит шкаф, берешь нужный абсолютный растворитель и идешь работаешь, не тратишь время. Это всё кажется мелочами, но в сумме это большая помощь и огромная экономия времени и сил. Там стараются сделать так, чтоб лимитирующей скорость стадией работы был сам человек, а не какие-то внешние факторы. В результате, когда ты понимаешь, что на тебя не давят, работа идет совсем по-другому. Люди, которые туда едут, очень хорошо понимают, зачем они это делают. Это люди, которые хотят достичь чего-то в науке, хотят построить карьеру, а для этого нужно показать, что ты можешь сам чего-то добиваться в науке. То есть они сами очень мотивированы. Наука в университетах устроена намного сложнее, и там часто бывает, что профессора давят на своих сотрудников: быстрее-быстрее, почему вы не работали по выходным? И это уже, конечно, совсем другое мироощущение, и от этого другая эффективность. Потому что когда на человека давят, человек угнетается, а когда ты сам решаешь — даже если ты решаешь работать по выходным — это психологически легче.
— Если подытожить: каковы же составляющие такого успеха?
— Глобально всё решают идеи — то, что начинали Лист и Макмиллан, можно было сделать достаточно просто. Но всё равно даже там нужно было определенное оборудование для анализа. Уже это означает, что в России редкая лаборатория могла бы заниматься такими вещами в то время, но с оборудованием сейчас стало намного лучше. Первую свою работу Лист выполнил в Институте Скриппса в Калифорнии практически в одиночку с лаборантом. Но когда он приехал в Германию, то это всё очень сильно изменило. Потому что у него появился доступ ко всем остальным компонентам научного успеха: к возможности нанять лучших сотрудников и дать им работать эффективно, высокая скорость доставки реактивов, хороший доступ к приборам.
Общество Макса Планка — это то место, где если видят, что обычный профессор добился чего-то серьезного, то ему предоставляют фактически карт-бланш. Как в Институте угля: там все пять директоров — лидеры в своих областях. Когда их брали, был виден их потенциал, было понятно, что они мыслят концептуально — это там очень важно. Если человек делает что-то лучше других, но дорабатывает чьи-то чужие идеи, то на позицию директора не попасть. Так вот, таким людям открывается возможность собрать в своих лабораториях лучших аспирантов и постдоков со всего мира — и это тоже многое решает.
Сам Дэвид Макмиллан рассказывал, что он очень не хотел начинать заниматься фотохимией. Ему казалось, что нужно очень сложное оборудование, что это будет дорого и очень медленно развиваться. И потребовались аспирант и постдок, которые по очереди через какой-то промежуток времени смогли ему показать, что это всё проще и легче, чем ему кажется, — и можно эффективно работать в этой тематике. В этом плане, конечно, нам кажется, что лишь один ученый открыл фоторедокс, но в реальности это команда лучших ученых. Безусловно, Макмиллан очень хорошо понимает химию, он мыслит концепциями, но когда есть люди, которые тебя убеждают, которые уже много чего умеют и могут разобраться в том, чего не умеют, это продвигает работу с колоссальной скоростью.
Наука в России стала чувствовать себя в последнее время намного лучше, особенно после появления Российского научного фонда (РНФ) и после того, как стало обязательным выполнять майские указы. Но есть очень существенные ограничения, которые нам не позволяют играть на равных. Это, как я уже сказал, специфика доставки реактивов через таможню. Мешает то, что мы не можем собирать лучших со всего мира — мы можем собирать лучших со всей России, которые имеют предложения и из-за границы и могут поехать туда. В этом мы теряем. Тяжело добиваться такой же эффективности, как в топовых лабораториях в мире. Сейчас улучшилась ситуация для молодежи, появилось много грантов. Но сама аспирантская стипендия не позволяет даже заплатить за общежитие во многих местах. И вот когда ты воспитал студента, когда он стал уже полноценным ученым и может решать серьезные задачи, то он зачастую уезжает за границу — в том числе из-за финансовых проблем.