Днем 15 апреля мне предстояло вылететь домой в Москву из аэропорта Шарль де Голль в Париже, куда утром я приехала поездом из Бордо. Мои друзья Звонкины выбрали этот ранний поезд потому, что он подходит прямо к зданию аэропорта. Я погрузила свой багаж на тележку и по довольно длинной платформе проследовала в грандиозное здание аэровокзала.
К терминалу 2Е, откуда мне предстояло отбыть, вело несколько лестниц, эскалаторных дорожек и просто эскалаторов. Спешить мне было некуда, потому что до моего рейса оставалось более трех часов. Народу было немало, но на таких просторах это не ощущалось. Найдя стойку Air France, я обнаружила, что регистрироваться можно прямо сейчас. С этой целью мне предложили сунуть мой паспорт в автомат, о способах работы с которым я не имела представления и потому попросила мне помочь. Молодая особа в форме после второй попытки позвала еще одну сотрудницу. Та, услышав, что речь идет о рейсе на Москву, паспорт мой совать в автомат не стала и без особого выражения сказала: «А на Москву рейс отменен… » — «?!» — «Une explosion, madame!»
Взрыв? Где? К этому моменту все три дамы — одна за стойкой, две другие — около автомата автоматического чтения паспортов и билетов — не просто потеряли ко мне всякий интерес, но вообще исчезли. В полном недоумении я подошла к большому табло, где обнаружила, что отменен не только мой рейс, но еще много других, а на дополнительном окошке высветилась надпись, которую я поняла как сообщение о нелетной погоде.
Перед табло стояло с задранными головами еще человек 15; все они обменивались репликами, выражающими недоумение. Я отошла и, остановившись взглядом на даме в форме постарше, спросила по-французски, что это все значит. Худо-бедно я поняла, что где-то произошло извержение вулкана и что все прочее неизвестно, но самолеты не полетят.
Я оглянулась еще раз и не заметила никаких признаков экстремальной ситуации — персонал аэропорта явно был занят чем-то своим. Растерянные пассажиры пытались звонить по мобильникам или просто в отупении чего-то ждали. Мне было некуда звонить, да и мой мобильник за ненадобностью не имел роуминга. Наконец, кто-то из персонала указал мне на очередь, вытянувшуюся около стойки рядом с Air France, где, по его (или ее?) словам, стояли люди, намеревавшиеся вылететь в ближайшее время.
Я не нашла ничего лучшего, как присоединиться к этой очереди. Большинство граждан тоже стояли с вещами, многие с детьми. Служащие аэропорта не обращали на нас никакого внимания, за вычетом трех человек, сидевших за стойкой и что-то выписывавших тем, чья очередь подошла. Примерно через два часа (!), во время которых не было никакой информации — ни по громкой связи (она вообще не работала), ни на табло — к нам вышел представительного вида дяденька в цивильном костюме и в довольно категоричной форме предложил просто отсюда убраться.
Я достаточно свободно читаю и понимаю по-французски, но у меня за 25 последних лет не было случая, когда я должна была бы выразить какие-то требования, да еще в столь неопределенной и явно тревожной ситуации. В результате этот джентльмен заявил мне, что никаких рейсов вообще не будет и что каждым из нас должно заняться то агентство, которым мы уже решили воспользоваться. На моем билете он написал четырезхзначный номер якобы агентства Air France и посоветовал туда звонить, после чего сделал жест, который был бы понятен, если бы мы стояли с протянутой рукой и просили милостыню, — и удалился.
До стойки оставалось человек пять, и вместе с молодой девушкой из Москвы мы решили все-таки дождаться чего-то более внятного. Девица летела вместе с матерью, явно очень больной немолодой женщиной. Я успела лихорадочно извлечь из багажа запас своих «сердечных» лекарств и переложить их в рюкзак. Еще с полчаса — и, наконец, я оказалась лицом к лицу с дамой за стойкой. Я сказала, что мы трое — из Москвы, вот наши билеты, и что нам делать? Меня переспросили: «А вы — группа?» Тут у меня откуда-то сами собой извлеклись какие-то официальные клише: да, сударыня, хотя документально я не могу это подтвердить, но мы действительно группа из трех человек из Москвы — и протянула три паспорта.
У меня осталось впечатление, что эта моя фраза как-то решила дело. Дама начала со скоростью пианиста-виртуоза нажимать клавиши компьютера, и через несколько минут вдобавок к моему электронному билету, выданному Air France в Москве, на ул.Коровий Вал, я держала посадочный талон с указанием другого рейса, места и номера выхода (gate).
Дальше я, уже не вполне понимая происходящее, с демонстративно торчащей из кармана рюкзака бутылкой минеральной воды (жидкости запрещено брать на борт) и с таблеткой кардиамида за щекой, сначала для досмотра снимала туфли и т.п., а потом рысью бежала к месту посадки — а это было весьма не близко. Попутчики мои исчезли.
Экран у стойки 29 сообщал, что отсюда «Дельта» вылетает в Киев… За стойкой 29 довольно безмятежно сидел солидного вида блондин лет под сорок, которому я показала свои бумаги и спросила, билет ли это? Блондин оказался русским и любезно подтвердил, что все у меня в порядке и что минут через 20 именно здесь начнется посадка на Москву. А дальше он сделал вот что: молча достал и положил передо мной лист бумаги с распечаткой карты, где было показано место извержения вулкана и область, захваченная облаком пепла.
Тут я как-то почувствовала, что я не совсем «тварь дрожащая» и уселась ждать посадки, которую через полчаса объявили по радио.
Самолет Аэрофлота очень аккуратно доставил нас в Шереметьево, откуда я с третьего раза дозвонилась в машину встречавшему меня племяннику. Он успел так отчаяться от полной неизвестности (в Бордо тоже ничего не знали, не говоря уже об Air France в Шереметьево и Интернете), что около 23-х часов поехал ночевать домой. К счастью, не успел уехать слишком далеко.
В разных аэропортах мира, начиная с 15 апреля, десятки тысяч людей оказались в сходном положении. Надеюсь, однако, что в других местах служащие аэропортов не отнеслись к людям, как к неодушевленным существам. Некогда мне пришлось провести довольно много времени в двух крупнейших аэропортах мира — в Амстердаме и в Сингапуре, и никогда я не сталкивалась с таким безразличием к пассажирам.
По контрасту я вспомнила действительно экстремальную ситуацию, пережитую мной не на просторах крупнейших мировых аэровокзалов, а на платформе неприглядной станции старого лондонского метро. Мы с мужем возвращались в квартиру, оставленную нам моей подругой, уехавшей в командировку. Вдруг поезд остановился, и всех попросили выйти на платформу. Прибыл следующий, потом еще и встречный поезд, и из них тоже высадили всех пассажиров. Минут через 10 платформа была набита людьми, которые стояли почти вплотную. Непрерывно работала громкая связь, но я не поняла, в чем дело, и, протиснувшись, обратилась к полицейскому. Мне любезно объяснили: «Теракт, мэм. Не волнуйтесь, мэм».
Громкая связь работала все время; нас призывали сохранять спокойствие и потерпеть. Мы подождали минут 20. Эскалатор на выход не работал. Количество полицейских возрастало.
Через некоторое время плотность толпы как-то стала уменьшаться, и тогда я нашла другого полицейского. Оказалось, что уже можно выходить на поверхность, хотя дальше многое было оцеплено.
Мы попали домой, сделав довольно большой крюк.
Здесь я предвижу вопрос: а что вы хотели этим сказать? А вот что: будь моя воля, я бы предложила администрации аэропорта Шарль де Голль заменить весь персонал, дежуривший после полудня 15 апреля, как тотально некомпетентный. За вычетом русскоязычного незнакомца, показавшего мне карту.
Обсудить в ЖЖ-сообществе trv_science_ru.