(Глава 1 была опубликована в предыдущем номере)
(фрагменты из книги «Психиатрические этюды Французской революции 1789 года». Иерусалим, «Оникс», 1997)
Глава 2.
Марат и Революция
С первых дней Великой Французской революции Марат утратил всякий интерес к физическим опытам и оставил многолетние усилия вырвать «самый большой бриллиант» из короны Ньютона. Он приступил к изданию газеты «Парижский Публицист или Друг Народа», стремясь просветить и наставить депутатов Учредительного собрания. Они казались ему совершенно несведущими в «науке политики». Депутаты, однако, не проявили никакой склонности признавать «великие истины», открываемые Другом Народа. Он понял, что дело не столько в их ничтожестве, сколько в злом умысле. И точно так же, как главными научными оппонентами были для него Ньютон и Лавуазье, свои яростные удары он направляет теперь на трёх самых почитаемых людей первых месяцев революции: мэра Парижа (известного астронома) Байи, маркиза Лафайета, возглавлявшего дворянскую оппозицию двору, и Неккера, финансиста, призванного для спасения близкой к банкротству платежной системы государства. К общему изумлению, Марат объявил всех троих, кому «воскуряют фимиам», негодяями и предателями.
Вскоре уже не отдельные вожди Учредительного собрания, а большинство депутатов представляются Марату вовлеченными в зловещий спектакль, и, «несмотря на личину честности, с которой они выступают», он видит в них «плутов, мошенников, клятвопреступников», заговорщиков, изменников, злоумышленников [1, т. 2, с. 188].
Старый порядок был миром произвола, и потому самым священным принципом новой Франции должен стать Закон. Обязательный для всех — чиновников, министров, генералов, придворных и короля — он казался надежной защитой только что обретенных свобод, единственным средством от попыток вернуть нацию в старые оковы. Поэтому все сторонники перемен — от умеренных до левых — настойчиво утверждали незыблемость законов. Во всей Франции только Марат громко и открыто требовал насильственных действий: «…граждане, воздвигнем 800 виселиц в Тюильрийском саду и повесим на них всех этих изменников отечества во главе с бесчестным Рикетти (Мирабо. — А.К.), и одновременно устроим посреди бассейна большой костер, чтобы изжарить на нем министров и их приспешников» [1, т. 2, с. 191-192]. Марат горько сожалел, что во Франции не найдется хотя бы двух тысяч решительных людей, во главе которых он мог бы двинуться на спасение отечества -вырвать сердце у преступного Лафайета на глазах у его батальонов, посадить на кол депутатов Собрания и поджечь логово, где они заседают. «Справедливое небо! Почему он не может передать в души своих сограждан огонь, пожирающий его, почему он не может оставить тиранам всего мира ужасный пример народной расправы? О, мое отечество! Прими выражение моего горя и отчаяния!» [1, т. З., с. 28].
С каждым разом число голов, которые Марат считал нужным снести, увеличивалось. Вначале 500-600 было достаточно, чтобы удержать народ у разверзшейся пропасти. Уже через 6 месяцев, в течение которых глупо позволили непримиримым врагам «плести заговоры», число их возросло до 5-6 тысяч. Но, если придется срубить даже 20 тысяч голов, писал Марат, это будет лишь необходимая мера для предотвращения куда более ужасных несчастий [2, с. 67-68]. Наконец, в 1793 г. он уверился, что «свобода никогда не восторжествует, пока не будут снесены преступные головы 200 тыс. негодяев» [2, с. 128].
Марат удивлялся, как могут не понять такое арифметически элементарное суждение: разумнее вовремя срубить нужное количество голов, чем потом рубить их тысячами. Ему были абсолютно чужды сомнения как в благотворности самой меры, так и в том, чьи именно головы заслуживают этой участи.
Позже Марат настойчиво предлагал выбрать диктатора, народного трибуна, который был бы облечен неограниченной властью творить суд над изменниками. И это тоже была «пощёчина общественному вкусу», поскольку либералы, избавившись от старой тирании, не хотели и думать о новых, якобы благодетельных диктаторах.
Марату не стоило жаловаться на невнимание к своим рекомендациям: 10 августа 1792 г. королевская резиденция — дворец Тюильри — была взята штурмом, а вскоре последовал один из самых кровавых эпизодов революции — резня заключенных в тюрьмах (так называемые «сентябрьские избиения») Якобинцы поддержали кандидатуру Марата, и он был избран в Национальный Конвент. С самого начала суда над королём Марат побуждал депутатов отклонить любую кару, за исключением смертной казни. Во время поименного голосования Марат подал голос за смерть «тирана» в 24 часа.
Но после казни обстоятельства, увы, не спешили перемениться к лучшему. Скорее, наоборот. Назревали тяжелые поражения на фронтах. Повысилась цена на хлеб, и особенно вздорожало мыло. 24 февраля 1793 г. в Париже разразились продовольственные беспорядки. На следующий день вышел знаменитый 133-й номер газеты Марата: «В каждой стране, где права народа не являются лишь пустыми словами, ограбление нескольких лавок, у дверей которых были бы повешены скупщики, быстро положило бы конец злоупотреблениям, приводящим 5 млн. человек в отчаяние и обрекающим тысячи на гибель из-за нищеты» [1, т.З., с.254]. В день выхода этого номера газеты в городе происходили особенно сильные грабежи бакалейных лавок.
В Конвенте Марат вызывал раздражение многих депутатов, но на его стороне были теперь Коммуна, радикальные секции Парижа, якобинцы и кордельеры. Попытка привлечь Марата к суду за проповедь грабежа и убийств, за стремление призвать к власти диктатора не удалась. Огромная толпа заняла все залы и коридоры Дворца правосудия, все прилегающие к нему улицы. Она готова была наброситься на всякого, кто осмелился бы поднять преступную руку на Друга Народа. Едва выслушав объяснения, суд объявил Марата оправданным. Тотчас к нему бросились со всех сторон, окружили, принялись целовать, надели на голову лавровый венок и унесли на руках при общих рукоплесканиях и радостных возгласах. Его несли от Дворца правосудия до Конвента через переполненные народом улицы, при общих криках почти 200-тысячной толпы: «Да здравствует республика, свобода и Марат!» [3, т.8, с.237]. В Якобинском клубе Марата встретили шумными аплодисментами, поднесли гражданский венок, женщины осыпали его цветами. Но он посоветовал своим восторженным почитателям прекратить эту «детскую игру» и думать лишь о том, чтобы побыстрее раздавить всех врагов.
13 июля 1793 г. молодая девушка Шарлотта Корде вошла в комнату, где страдающий от боли Марат работал, сидя в ванне. Она убила его ударом ножа, который прятала под одеждой.
На суде ее спросили, когда она замыслила убить Друга Народа. «После событий 31 мая, дня изгнания народных депутатов (жирондистов. — А.К.)», — прозвучал ответ. «Я убила, — продолжала она, возвысив голос, — одного человека, чтобы спасти сто тысяч, злодея -чтобы спасти невинных, хищного зверя — чтобы дать спокойствие моей отчизне. Я была республиканкой прежде революции, и никогда во мне не было недостатка в энергии» [4, с. 210].
Шарлотта Корде, поразив Марата, надеялась уничтожить источник насилия и беззакония. Это он настойчиво провозглашал арифметику общественного спасения: нужно срочно обезглавить 500 человек, чтобы спасти 500 тысяч, посадить на кол 600 депутатов, чтобы спасти всю Францию, гильотинировать 200 тыс. человек, чтобы спасти революцию. Но лишь после убийства Марата этот метод получил широкое признание.
При огромном стечении народа, при участии Конвента, явившегося в полном составе, тело Марата было погребено в Тюильрийском саду, в искусственном гроте. В течение нескольких дней парижские секции и посланцы провинций продолжали траурные торжества, во время которых скорбные причитания сменялись призывами к мести. Одна депутация предложила бальзамировать тело Марата и доставить его поочередно во все департаменты, чтобы все французы могли оплакать Великого человека и получить новый импульс к свободе. Сердце Марата, заключенное в великолепную агатовую вазу, отделанную драгоценными камнями, было выставлено в Люксембургском саду на уличном алтаре.
Истерическая экзальтация распространилась в предместья. Женщины явились в муниципальный совет Парижа, чтобы принести клятву воспитать столько Маратов, сколько у них будет детей, и дать им новое Евангелие, коим явится собрание сочинений Друга Народа. На Карусельной площади был установлен монумент Марату возле которого круглосуточно стоял военный караул. Дети, родившиеся в 1793-1794 гг., получали имена Руссо-Марат, Брут-Марат, Марат-Ла-Монтань. Взрослые меняли свои имена. Мюрат, будущий знаменитый маршал Наполеона, а затем король Неаполитанский, попросил разрешения изменить свою фамилию на Марат. Города, предместья и деревни следовали возникшему движению. Гавр превратился в Гавр-Марат, Монмартр — в предместье Мон-Марат. Наконец, после падения Робеспьера, который препятствовал этому апогею посмертных почестей, прах Марата перенесли в Пантеон. Но здесь Марат не обрел вечного покоя. Не прошло и 5 месяцев, как Конвент декретировал, что никто не может быть удостоен почестей Пантеона ранее чем через10 лет после смерти. 26 февраля 1795 г. прах Марата перенесли на кладбище Сен-Женевьев.
Революция пожирала собственных детей, но это никак не облегчало страдания народа. Настроение парижских санкюлотов стало меняться. Теперь главные вдохновители террора вызывали всеобщее раздражение.
Вспомнили, что и Марат вначале предпочитал монархию, и тут же возник призыв: «Долой Марата! Он роялист!». Ненависть нарастала. Исчезли портреты. Бюсты Марата оказались в сточных канавах. Поспешно возвращались к прежним именам. Под одобрительные возгласы толпы разрушили монумент на Карусельной площади.
Кабанес и Л. Насс, авторы книги «Революционный невроз», отнесли Марата к психически больным с бредом преследования и высказали сожаление, что Революция приняла его всерьез. Диагностические заключения без личного обследования предписывают максимальную осторожность. Это, однако, не отменяет законного вопроса: почему Революция приняла его всерьез? Знаменитый психиатр Эмиль Крепелин отметил: «Влияние подобных психопатов на общественную жизнь обычно парализуется отовсюду оказываемым сопротивлением, но в переходные периоды их импонирующая и возбуждающая энергия и не останавливающаяся ни перед каким насилием воля могут принести много несчастий» [5, с. 104].
Научные достижения Марата оценивали профессионалы. Они знали их истинную цену. В этом и причина отказа Мадридской академии наук признать Марата достойным кандидатом на пост её президента. Те, кто выбирал Марата в Национальный Конвент, вряд ли могли понимать, что психические особенности, обнаруженные Маратом в борьбе с Академией, могут роковым образом повлиять на Революцию. Призывы Марата к народным расправам, многочисленные клеветнические обвинения вызывали, конечно, возмущение и слабые попытки применить закон для его наказания. Но в первый, эй-форический период революции (и не только французской) её умеренные лидеры испытывали отвращение к репрессиям. Провозглашенное братство казалось возможным и близким, и они боялись повредить ему излишней строгостью. Но революция склонялась к диктатуре и террору, мнения Марата получали все большее распространение, а кровавые меры, которые он предлагал, вызывали всё больший энтузиазм парижских низов.
Широкое распространение свойственного Марату (и не только ему) стиля мышления может быть понято как психическое заражение.
В 1793 г. главные силы Революции — санкюлоты предместий, революционные клубы и Парижская коммуна воспринимали события в полном соответствии с разоблачениями Марата. Он казался пророком и в качестве такового сделался предметом настоящего культа.
Марату не прошлось увидеть революционный террор на самом его пике, но именно аномальный стиль мышления, который он так успешно распространял, сделал террор возможным. Не случайно карательный отряд комиссара Каррье в Нанте, проводивший массовые расстрелы и утопления, именовался красной гвардией, или ротой Марата.
Менее чем через месяц после гибели Марата Конвент постановил закрыть академии. Тщетно пытался Лавуазье воспрепятствовать этому. Сам великий химик погиб в числе 28 осужденных почти без всякого судебного разбирательства [6]. Луи Блан писал, что никто из знавших Лавуазье не мог сомневаться в его совершенной невиновности. Полагают, что суд отказался отсрочить казнь до завершения серии важных опытов. Сказанные при этом слова приписывают то Дюма, то Фукье-Тенвилю: «Нам ученых не нужно» [3, т.10, с.369]. По Броку, на просьбу Лавуазье отвечал судья Революционного трибунала Коффингаль: «Республика не нуждается в химиках» [6, с.62].
В начале советской эпохи известность Марата пережила своего рода возрождение. Его именем вновь называли детей, улицы, боевые корабли. Интернационал борцов за новое общество предусматривал почитание не только своих революционеров, но и немецких, американских, французских. Предпочтение отдавалось мученикам. Советские историки выбрали Марата. Они были настолько очарованы этим не знающим компромиссов борцом за народное счастье, что приняли за чистую монету легенду о «ясновидении», созданную им самим и «заразившую» массы. Идеи величия, которые побудили Марата распространить эту легенду, остались незамеченными. Историк Е. Тарле в 1936 г. в большой статье представил Марата как героическую тень, «к которой всегда с особенно страстным интересом приковывались взоры не только ближайших поколений, но и далекого потомства» [7].
История — строгий учитель. Урок, плохо усвоенный в Париже, пришлось повторять в Москве.
1. Марат Ж.-П. Избранные произведения в 3-х томах. М., Изд-во Акад. наук СССР, 1956.
2. Марат Ж.-П. Памфлеты. М., Гос. соц.-эконом. изд-во, 1937.
3. Блан Л. История Французской революции 1789 г. СПб., Изд-во Полякова, 1871-1909.
4. Минье. История Французской революции. СПб, 1906.
5. Крепелин Э. Введение в психиатрическую клинику, т.1, изд. 4, Гос. изд-во, М.-Пг., 1923.
6. Брок. Французская революция в показаниях современников и мемуарах. СПб, 1892.
7. Тарле Е.В. Сочинения т. VI. М.: Изд-во АН СССР. 1959. с. 263-290.
Обсудить в ЖЖ-сообществе trv_science_ru.