Выученная беспомощность

Книга Д. А Жукова «Биология поведения: гуморальные механизмы» пользуется среди моих знакомых бешеной популярностью. Я покупала ее раз пять, и каждый раз ее кто-нибудь «зачитывал». Это неудивительно: для людей, привыкших относиться к себе требовательно, нет ничего лучше, чем наука, объясняющая (а значит, оправдывающая) иррациональное поведение. Девушке, устроившей истерику на фоне ПМС, легче себя простить (и легче контролировать себя в следующий раз), если она знает, что прогестерон обладает противотревожным действием и резкое падение его уровня достоверно приводит к неадекватным реакциям на раздражители. Девушке, угодившей весной в незапланированную и неуместную влюбленность, проще не воспринимать ее как мыслепреступление (и проще не воспринимать ее как повод уходить от мужа), если она знает, что увеличение продолжительности светового дня закономерно подавляет синтез мелатонина, а вследствие этого усиливается синтез лютеинизирующего гормона.

Ну а мне, пропащему трудоголику, не замечающему смены времен года и стадий цикла, больше всего нравится глава про выученную беспомощность. Она объясняет мне, почему я так ненавижу продюсировать съемки — и так люблю всю остальную свою работу, происходящую внутри редакции и не связанную с внешним миром. Это связано с базовым свойством человеческой и животной психики — потребностью в том, чтобы мир вокруг был контролируем и предсказуем. Организация съемок — это самая непредсказуемая работа, которую я знаю. В ней невозможно установить никакие логические связи между собственным поведением и результатом. Ты можешь позвонить человеку в последний день, не прочитав о нем даже в «Википедии», без всякой надежды на успех — и сразу получить свое интервью. А можешь (и это чаще) прочитать все доступные статьи ученого, придумать прекрасные вопросы, заручиться рекомендациями коллег, но трубку положат сразу же после приветствия: «Здравствуйте, я работаю в научно-популярной…» — «Я не люблю журналистов».

И вот здесь я упираюсь в организацию собственной психики. После двух отказов мне становится страшно звонить третьему человеку. Пока я не позвонила, он у меня как кошка Шрёдингера: не отказал, хотя и не не отказал. «А если я позвоню, — думаю я, — то он откажет, и сюжет не выйдет, и программа закроется, и мы все умрем под забором, ужас, ужас». И утешить меня может только Жуков, который пишет, что, действительно, если несколько попыток подряд не приводят к результату (к превращению неприятной ситуации в нейтральную), то ни одно нормальное животное следующую попытку совершать не захочет. Тогда я вспоминаю: мне платят за то, что я умнее среднестатистического животного. И все-таки звоню третьему ученому.

Моя жизнь прекрасна: никто не пытается культивировать во мне выученную беспомощность специально. Никому не нужно, чтобы я становилась безынициативной, безразличной и заранее согласной с любым исходом. Потому что я живу в мирное время.

Но во многих ситуациях создание выученной беспомощности — важнейший инструмент управления людьми. Необъективные оценки в плохой школе, противоречивые приказы в плохой армии и немотивированная холодность (лучше всего — в непредсказуемом сочетании с немотивированными похвалами) в плохой семье преследуют одну и ту же цель: показать человеку, что от него ничего не зависит, а значит, не стоит и пытаться что-то делать. Жить в окружении людей с выученной беспомощностью бывает очень удобно. От них очень легко добиваться того, что нужно.

Я думаю, именно поэтому террористический акт (сорок погибших) намного страшнее лейкоза (тысячи). С лейкозом каждый человек может что-то делать: пытаться выявлять раньше, добиваться регистрации лекарств, собирать деньги и сдавать кровь. С террористической угрозой обычный человек не может сделать ничего. Разве что выбрать власть, которая пообещает победить терроризм, и считать, что это у нее, как правило, получается.

Анастасия Казанцева