Избирательные системы и воля народа

Полгода назад региональные выборы во Франции заставили не только всех французов, но и всю Европу застыть в напряженном ожидании на целую неделю, от объявления «скандальных» результатов первого тура до появления «успокоительных» результатов второго. Перед этими выборами Францию потрясла серия терактов, и это сыграло на руку крайне правой партии «Национальный фронт» (FN), которая по результатам первого тура вышла на первое место аж в шести из тринадцати регионов страны, да и в остальных семи регионах уверенно находилась на втором или третьем месте. Но во втором туре французы взялись за ум и дружно дали отпор этим «страшным и ужасным фашистам», которые в итоге не набрали большинства ни в одном регионе. Просто немножко попугали французы свое правительство — не слишком, мол, балуйте с этими, которые понаехали…

На самом деле всё гораздо сложнее. Не так уж много французов «взялось за ум» перед вторым туром — всего лишь 8,5%, т. е. примерно каждый 12-й. Притом результаты FN, хотя и уменьшились от первого тура ко второму в процентах от проголосовавших, в абсолютном исчислении (т.е. в процентах от числа всех зарегистрированных избирателей) даже увеличились: с 13,9% до 15,8%.То есть к тем шести с лишним миллионам, кто в первом туре пришел показать начальству кузькину мать, во втором поспешили на помощь еще почти 2%, т.е. еще 860 тыс. распропагандированных и обозленных или испуганных французов.

Пожалуй, еще более интересный вопрос — всевозможные договоренности между избирательными блоками перед вторым туром. В разных регионах они происходили по-разному, к рекомендациям своих центральных «политбюро» далеко не все региональные партийцы прислушались. В двух регионах, где FN был особенно близок к победе, «левые», занявшие там третье место, решили вообще выйти из игры, призвав своих избирателей голосовать за «правых» («левые» и «правые» во Франции — это, в общем, скорее левоцентристы и правоцентристы, в отличие от «крайне левых» и «крайне правых»). В других регионах партии и блоки приняли другие «стратегические» решения, повсюду, однако, имея в виду одну общую цель: «Национальный фронт» не должен выйти на первое место и получить пост президента регионального совета.

(К слову сказать, если бы в Германии коммунисты так же дружно вошли в коалицию с социал-демократами, ну хотя бы в самый последний момент, на выборах в ноябре 1932 года, то Гитлер не стал бы рейхсканцлером, и, возможно, не было бы ни холокоста, ни мировой войны, ни десятков миллионов убитых, — но Сталин решил иначе и попросту запретил Эрнсту Тельману договариваться с «этими ренегатами»…)

Можно много еще рассуждать о политических аспектах этих французских выборов (или, например, президентских выборов в Австрии в мае 2016-го, или еще каких-нибудь столь же драматических), но я хотел бы продолжить о другом: почему существуют различные избирательные системы, почему всё время придумываются какие-то новые; какие при этом требования пытаются удовлетворить и каких целей достигнуть; и, наконец, есть ли какая-нибудь польза от систем «электронного голосования». Тема эта весьма обширна, и моя статья растянется поэтому на два номера.

Зададим для начала вопрос: а зачем вообще нужны выборы? Мы склонны ответить не задумываясь — чтобы выразить волю народа. В этой руссоистской формуле, однако, каждый член требует уточнения. Начать с того, что же это такое — «народ»? Ну, допустим, это все граждане данной страны, достигшие определенного возраста, соответствующие определенному образовательному и/или имущественному цензу (этот последний пункт, впрочем, в течение прошлого века почти всюду отменен); если выборы региональные или местные — то гражданин должен реально проживать в данном регионе или городе…

Но это всё — не о «народе» как общности, а о совокупности отдельных лиц, имеющих право проголосовать на данных выборах. У каждого из них своя личная «воля»; народ — лишь собирательное название. Можно ли говорить о «воле народа»? Обсуждение этой темы нас завело бы далеко, так что ограничимся простейшими соображениями, за недостатком места даже не приводя ссылок на авторитетных авторов.

Итак, народ составлен из граждан, у каждого из которых, вообще говоря, своя собственная иерархия (или система, или просто набор) ценностей, исходя из которых (осознанным или неосознанным образом) гражданин формулирует цели и требования в отношении возможных решений тех или иных социальных проблем и исходя из этих ценностей, целей и требований выбирает какое-то из предложенных ему решений; а если ему предлагают выбирать не между решениями, а между кандидатами на то, чтобы его представлять, то выбирает того или тех, от кого он ожидает принятия решений в соответствии с указанными выше ценностями, целями и требованиями, т. е. в соответствии со своей «волей».

Как же из этого множества индивидуальных воль может возникнуть общая «воля» народа, этого коллективного суверена, по знаменитому выражению Руссо? Можно каждый раз принимать в качестве «воли народа» решение, получившее простое большинство голосов; но это очень плохой метод. Представьте себе выбор между пятью предложенными решениями, из которых самое «популярное» набрало, скажем, 25% голосов, а другие — 23%, 20% и меньше. Можно ли считать волей всех волю лишь четверти избирателей? Или все-таки предпочтительнее как-то договариваться?

Представительная (парламентская) модель демократии исходит из того, что обсуждать и договариваться, конечно, надо, но перемещает этот вопрос в зал заседаний избранного народом парламента: мы их избрали, а они там пусть совещаются между собой и договариваются, стараясь защищать наши интересы (цели и ценности). Напротив, прямая демократия (в простом варианте референдумов) не занимается этим вопросом вообще: поставлен вопрос — пусть каждый ответит на него, выберем ответ, набравший большинство голосов. А чтобы простое большинство было сразу абсолютным, вопрос ставится в бинарной форме: либо за или против предлагаемого решения, либо два разных варианта решения.

Каждая из этих двух моделей — и прямая, и представительная — по-разному упрощает и огрубляет поставленную выше общую проблему выражения воли народа исходя из совокупности индивидуальных воль; каждая вносит свои ограничения и при этом порождает собственные проблемы.

Одна из проблем представительной демократии — необходимость каждому избирателю выбирать одного представителя (или партийный список) по заявленной каждым кандидатом программе, касающейся многих разных тем, — между тем как избирателю, вообще говоря, хотелось бы по теме А голосовать за Васю и тем самым за его предложение по этой теме, а по теме Б — не за Васю вовсе, а за Машу и ее предложение по теме Б (многомерность выбора). Голосуя все-таки за Васю, этот избиратель скрепя сердце должен согласиться с тем, что по теме Б решения будут приниматься с искажением его воли или даже вопреки ей — многомерность заменяется одномерностью, сложная картина неоправданно упрощается.

Другая проблема — безусловность представительства: вот я выбрал Васю, он теперь мой представитель, скажем, в парламенте, но у меня нет никакого контроля ни за тем, в какой мере он соглашается в процессе парламентских дебатов и голосований отступать от заявленной им программы, ни даже за тем, старается ли он хоть сколько-то продвигать эту свою программу, ради которой я за него голосовал. Это обычная проблема с выбранными переговорщиками в любой потенциально конфликтной ситуации.

Если же правила представительства таковы, что Вася не должен ни на шаг отступать от своей предвыборной программы, за которую мы с вами голосовали (это называется «императивным мандатом»), то никаких дискуссий и компромиссов в парламенте возникнуть не может; но тогда зачем мы вообще этого Васю избирали и зачем нужен парламент?

Менее сильная формулировка императивного мандата состоит в том, что Вася, избиравшийся в парламент от такой-то партии, в течение всего срока полномочий этого парламента не должен выходить из соответствующей партийной фракции и подчиняться ее внутрипартийной дисциплине. В этом случае дискуссии в поисках (внутрипартийного) компромисса происходят в основном в партийных фракциях, и так, собственно, и бывает организована работа в парламенте. И опять у нас тот же вопрос: а зачем нужен конкретный Вася? Почему не голосовать просто за ту или иную партию, просто увеличивая ее «вес» в парламенте?

Для решения указанных двух проблем (естественной многомерности выбора избирателя и навязанной ему безусловности представительства) сравнительно недавно была предложена модель так называемой текучей (liquid) демократии (по-русски было также предложено называть ее «облачной»). Реализовать ее практически можно только в «электронном» (т. е. компьютерно-программно-сетевом) виде — иначе будет слишком громоздко и трудоемко.

В этой модели я имею возможность по теме А выбрать своим представителем Васю, а по теме Б — Машу. Каждый голос, отданный, например, Васе по теме А, увеличивает вес его собственного голоса — но именно по этой теме А, в то время как по другим темам он должен получать голоса отдельно. Более того, я могу разделить свой голос — скажем, по теме А отдать 2/3 Васе и 1/3 Маше; а могу и оставить весь мой голос или какую-то долю себе самому и голосовать напрямую. Таким образом, в своих крайних выражениях модель текучей демократии включает в качестве частных случаев и классическую представительную, и классическую прямую модель.

Дополнительное свойство текучей демократии — ответственность представителей перед избирателями: я могу в любой момент ознакомиться с действиями Маши и Васи, и если вижу, что, например, Вася «нарушает данные мне обещания», то могу отозвать свой голос, тем самым уменьшив вес голоса Васи в дебатах и голосованиях.

Текучая (она же облачная) демократия не избавляет, однако, от третьего недостатка представительной демократии: рядовой участник процесса отдает свой голос за человека, а не за идею. Однако, как сказано, «Платон мне друг, но истина дороже» (первообраз этой фразы — у самого Платона, и там говорится о Сократе; Аристотель повторяет ту же максиму, но говорит просто о друзьях и идеях).

В практических реализациях облачной демократии часто наблюдается феномен «раздувания репутации» кого-нибудь из участников за счет голосов его друзей, мало обеспокоенных тем, насколько дальнейшие действия их «представителя» соответствуют их собственным предпочтениям. В сегодняшней представительной демократии этому соответствует еще более прискорбное явление: когда голоса избирателей отдаются кандидату в соответствии с его медийной картинкой — например, популярному киноартисту.

Наконец, при отсутствии политических свобод выбор конкретного представителя может быть результатом насилия; например, директор предприятия может организовать контролируемое голосование, пригрозив какими-то материальными ограничениями, — в точности как в известной нам всем реализации представительной модели.

Прямая демократия референдумов, со своей стороны, таит в себе еще более серьезные опасности, в особенности в странах, к референдумам не привыкших (а привыкла на сегодняшний день, кажется, только Швейцария). Дело в том, что акт тайного голосования отдельного «рядового гражданина» зачастую является довольно безответственным: он в значительной мере подвержен, с одной стороны, влиянию пропаганды через массмедиа, с другой — эмоциональным реакциям на текущий момент и на эту самую пропаганду.

Авторитарные правители умеют этим пользоваться, организуя референдумы по ключевым вопросам в эмоционально разогретой обстановке: вспомним гитлеровские «плебисциты» о выходе из Лиги Наций, вводе войск в Рейнскую область и аншлюсе Австрии. Послевоенная конституция Германии содержит полный запрет референдумов на федеральном уровне — так сказать, для подстраховки, чтобы не могло повториться…

Региональные выборы во Франции, о которых говорилось выше, являются ярким примером безответственного голосования значительной части общества. Голосование за киноактера тоже пример безответственного голосования. Но при выборах в представительный орган опасность безответственного голосования всё же ниже, чем на запущенном властями референдуме, поскольку «безответственно избранные» депутаты — все-таки живые люди с каким-то чувством ответственности, и они совсем не обязательно поддержат популистское антиконституционное предложение, которое легче прошло бы на всенародном прямом референдуме. Так, по крайней мере, считают противники референдумов; впрочем, более серьезное обсуждение этой темы потребовало бы отдельной статьи.

Основное противопоставление — обсуждение альтернатив через представителей (в парламенте) или выбор из предъявленных кем-то альтернатив без их обсуждения (на референдуме). Это противопоставление снимается в разрабатываемой мною модели прямой совещательной демократии, в некотором роде являющейся развитием античной афинской демократии и переводом ее на численно другой уровень с помощью специализированных компьютерно-сетевых инструментов; но об этом тоже невозможно рассказать кратко в данной статье.

Итак, представительная демократия, при всех ее несовершенствах, продолжает оставаться основным типом государственного устройства в западных странах, а с некоторых пор к этим странам формально примкнула и Россия. Я не случайно здесь уточнил — «формально примкнула», потому что по многим параметрам нынешнюю российскую систему управления лишь с большой натяжкой можно назвать «представительной», слишком уж большую роль играет в ней административный аппарат государства. Во второй части этой статьи я постараюсь обосновать как это критическое утверждение, так и мой оптимизм относительно будущего — готовясь к которому мы обсудим и сравним различные избирательные системы и различные методы голосования, что отнюдь не является чисто академическим вопросом.

Окончание см. в ТрВ-Наука № 12 (206).