Последняя трубка Эйнштейна

В середине ноября 1984 года я не спеша приближался к зданию Рокфеллеровского университета на Йорк-авеню. В Нью-Йорке я оказался в командировке по линии ООН, где тогда трудился, и шел на встречу с физиком-теоретиком Абрахамом Пайсом, пригласившим меня на ланч.

За пару лет до этого в свежем номере журнала Physics Today мне попалась рецензия на только что вышедшую биографию Эйнштейна под заглавием «Subtle is the Lord…» [1]. Восторженную рецензию написал известный физик Банеш Хофман, в прошлом ассистент Эйнштейна в Принстоне. Книжка Пайса была тут же куплена и прочитана. Понравилась она настолько, что тут же захотелось ее перевести. Сказано — сделано. Вскоре первые главы перевода были представлены в «Физматлит», где книгу решили издать. Как она готовилась к печати — это отдельная трагикомедия. Достаточно сказать, что вышла книга на русском через шесть лет после подачи заявки на перевод.

Так получилось, что редакция «Физматлита» попросила меня обратиться к Абрахаму Пайсу за разрешением на перевод, и в дальнейшем вся переписка с ним также шла через меня. Оказавшись в Нью-Йорке, я позвонил ему, и он назначил встречу, на которую я и направлялся.

Пайс, которому тогда перевалило за 76, выглядел бодро, был очень радушен и сразу же повлек меня в кафетерий. В небольшом зальчике за такими же столиками, как в советских кафе-мороженых, сидели по большей части пожилые люди, и некоторые приветливо помахали вошедшим. Пайс пошел от столика к столику, всюду громко представляя вежливо привстававшим ланчующим молодого человека как переводчика своей книги из России. Те называли свои имена, ничего не говорившие гостю, а Пайс, отойдя от столика, шептал: «Нобелевский лауреат по химии», или биологии, или экономике, или… Вскоре я узнал, что Рокфеллеровский университет был последней тихой гаванью, где доживали свой век выдающиеся в прошлом ученые, которые по возрасту уже не могли занимать профессорские должности. Пайс с иронической улыбкой заметил, что почти все они пишут мемуары, а потом со вздохом признался, что и сам временами занимается тем же.

В ходе ланча я упомянул, что продолжаю переводить его книгу и в Нью-Йорке, когда выпадает свободное время, и посетовал, что не мог привезти с собой четырехтомник трудов Эйнштейна на русском, который нужен для сверки многочисленных цитат. Я также поинтересовался, как найти Банеша Хофмана, к которому у меня было поручение от знакомого московского ученого — тому очень понадобился сборник трудов японского тензорного общества, членом которого был Хофман, и он надеялся, что тот сможет подсказать, где его найти.

После ланча зашли в кабинет Пайса, где тот попросил секретаршу связать его с библиотекой Американского физического общества и найти телефон Хофмана. Буквально через пару минут он уже говорил с руководством библиотеки, в результате чего я получил соизволение свободно пользоваться ее услугами, когда мне будет угодно, благо там имелся искомый четырехтомник трудов Эйнштейна на русском. В придачу я получил тут же написанное рекомендательное письмо директору библиотеки, на всякий случай, во избежание недоразумений. Еще через пару минут секретарша принесла листок бумаги с телефоном Хофмана. Звонок состоялся тут же, переводчик был представлен Хофману и договорился о скорой встрече. Всё произошло настолько быстро, что я даже не успел обалдеть. Запомнилось, что секретарша глядела на меня с любопытством и, может быть, даже с опаской. В те времена русские за границей были в диковинку.

За письменным столом мы обсудили некоторые не вполне ясные пассажи текста Пайса, проверили список обнаруженных в английском тексте опечаток, многие из поправок были с благодарностью приняты и тут же препровождены секретарше для передачи в издательство на предмет исправления при переиздании. По моей просьбе Пайс подписал свою книгу, начертав несколько лестных слов. Он, кстати, сразу попросил называть его просто Брэм.

В углу кабинета стояло то, что в советские времена называлось горкой, — что-то вроде небольшого застекленного стеллажа, уставленного книгами, дипломами и всякими мелкими предметами. Пайс подвел меня к нему и сказал: «Вот последняя трубка Эйнштейна. После его кончины мне ее подарила его секретарь Элен Дюкас. Хотите посмотреть?»

Реликвия поражала своей невзрачностью. Чашечка была малюсенькой, чуть больше шляпки желудя, а черенок, казалось, был сделан из бузины, только твердой. Стоила она когда-то, наверное, центов десять, но теперь была бесценной, ведь ее курил сам Эйнштейн.

Пока я в благоговейном ступоре крутил в руках трубочку, хозяин офиса, очень довольный произведенным впечатлением, рассказал о произошедшем у него на глазах в начале 1950-х годов в Принстонском институте высших исследований эпизоде. Позднее он включил его в одну из своих книг. Вот эта забавная история, связанная с той самой трубочкой и рассказанная Пайсом от первого лица.

Как-то утром в мой кабинет зашел Нильс Бор и, помявшись, проговорил: «Вы такой умный…» Я рассмеялся (никакой робости или почтительности в его присутствии никто не испытывал) и ответил: «Понятно, чем могу быть полезен?» Бор попросил спуститься к нему в кабинет, чтобы спокойно побеседовать. В то время Бор занимал кабинет Эйнштейна, а тот перебрался в соседний маленький офис секретарши. Свой большой кабинет он недолюбливал и редко им пользовался. В кабинете Бор попросил меня сесть («Мне всегда нужна точка отсчета») и тут же засеменил вдоль стоявшего в центре овального стола. Потом остановился и попросил записать несколько фраз, пришедших ему в голову во время этой пробежки. Надо отметить, что при диктовке Бор никогда не договаривал фразы до конца. Он часто обрывал себя на каком-то слове, повторял его и так и эдак, крутил и вертел во все стороны, прикидывая, что должно за ним последовать. В тот раз таким словом оказалось имя Эйнштейна. Он бегал вокруг стола, повторяя: «Эйнштейн, Эйнштейн…» Случайному посетителю, не знакомому с привычками Бора, такое поведение показалось бы весьма странным. Потом он подошел к окну, уставился в него невидящим взглядом и продолжал время от времени повторять: «Эйнштейн, Эйнштейн…»

В этот самый момент дверь тихонько отворилась и на цыпочках вошел Эйнштейн. Он приложил палец к губам, на которых играла хитрая улыбка, веля мне хранить молчание. Чуть позже он объяснил нам причину такого поведения. Врач запретил ему покупать табак, но не запретил его красть, и именно это он и собирался проделать. Кисет Бора лежал на краю стола, к нему-то на цыпочках и крался Эйнштейн. А Бор, ничего не замечая, всё стоял у окна, бормоча: «Эйнштейн, Эйнштейн…» Я потерянно замер, совершенно не представляя себе, что же будет дальше.

И тут Бор, с ударением произнеся «Эйнштейн», обернулся и… увидел Эйнштейна, как бы материализованного его заклинаниями. От неожиданности он совершенно потерял дар речи. Хотя я наблюдал всё это собственными глазами, но всё же и мне стало как-то не по себе. Через мгновение Бор пришел в себя, и нереальность ситуации развеялась, как только Эйнштейн объяснил цель своего визита. Мы потом долго хохотали [2].

Я еще порасспрашивал Пайса о великом человеке, но тот посоветовал подробнее поговорить с Хофманом, который с ним работал, ведь сам он с Эйнштейном только прогуливался по дороге в институт, и то не очень часто. Да и всё, что он хотел рассказать об Эйнштейне, он написал в своей книге.

В ближайший уик-энд я отправился к Банешу Хофману. По телефону тот подтвердил, что у него есть сборник трудов японского тензорного общества, который так требовался в Москве, и был готов отдать его безвозмездно. Соратник Эйнштейна жил в небольшом домике в районе Флашин Мидоуз, совсем рядом с теннисным стадионом, где ежегодно проходит открытый чемпионат США.

До сих пор не могу себе простить, что явился к Хофману с пустыми руками, даже коробку конфет не прихватил. Слабым оправданием может служить лишь то, что я намеревался только взять японские тензорные книжки, распрощаться и уйти. Никак не ожидал, что меня примут как гостя, причем вполне почетного. Очень милая старушка-жена даже не пожелала слышать о том, что я не войду, и почти силой затащила меня внутрь. В гостиной меня ждал не только 77-летний хозяин дома, но и домашний яблочный пирог к чаю.

Поговорили о погоде, о делах в мире, об общих знакомых, в числе которых оказался Яков Абрамович Смородинский, о книжке Пайса, о том, что как раз за пару дней до звонка Пайса Хофман собирался отдать большую пачку уже ненужных ему книг в Публичную библиотеку Нью-Йорка, а тут выяснилось, что труды японского тензорного общества из этой пачки потребовались кому-то в Москве. Какое удивительное совпадение! Он посетовал, что стал слаб и даже стопку книг ему уже трудно поднять и куда-то везти, так что я с удовольствием взялся выполнить это поручение (что вскорости и сделал). Хофман попросил передать от него привет Якову Борисовичу Зельдовичу, что я тоже сделал через Смородинского, поскольку с Зельдовичем был незнаком.

Хофман много и охотно рассказывал о своей работе с Эйнштейном. Об инциденте с кражей табака у Бора он раньше не слышал и очень веселился, прослушав ее в моем пересказе. Моя попытка кое-что записывать за ним в блокнот была решительно пресечена. С меня было взято обещание не публиковать чего-либо из рассказанного в виде интервью или чего-то подобного. После этого беседа как-то расклеилась, я вскоре распрощался и, нагруженный книгами, ушел, провожаемый советами старушки-жены не брать такси, потому как это дорого, а подождать автобуса, который придет через каких-то полчаса и быстро, минут за пятьдесят, домчит меня до гостиницы на Манхэттене.

Я, конечно, что-то тут же записал по памяти, не собираясь что-либо публиковать, а просто для себя, но потом при многочисленных переездах из страны в страну заметки куда-то затерялись. По прошествии 30 с лишним лет в памяти почему-то засел лишь один мой глупый вопрос. Рассказывая об Эйнштейне, Хофман упомянул, что тот, размышляя, расхаживал взад и вперед, крутя висок. Я вдруг поинтересовался, какой — левый или правый? Хофман на секунду задумался и ответил — правый. После чего, естественно, спросил, почему это меня интересует. Я смущенно пробормотал, что у меня такая же привычка — в задумчивости крутить висок, но только левый. Хофман от души рассмеялся и что-то сострил по поводу признаков гениальности, но что конкретно, я не запомнил, уж больно был сконфужен.

Где сейчас последняя трубка Эйнштейна, я не знаю. Брэм Пайс скончался летом 2000 года в Копенгагене. Возможно, трубка перешла по наследству его сыну Джошуа, американскому актеру, который, как говорят (сам я не видел), блестяще сыграл черепашку-ниндзя в каком-то нашумевшем детском фильме.

Книга Пайса об Эйнштейне стала классикой. В 1983 году она была удостоена Национальной премии США за лучшую книгу о науке. В 2005 году Американское физическое общество учредило премию имени Абрахама Пайса за лучшую книгу по истории физики.

Русский перевод наконец вышел в 1989 году [3]. Открыток-заявок в магазинах «Академкниги» было оставлено более 30 тыс., а потому вместо планировавшихся 10 тыс. тираж составил 36,5 тыс. экземпляров. Он весь разошелся за пару месяцев. Такие были времена…

Виталий Мацарский

1. Pais A. Subtle is the Lord… The science and the life of Albert Einstein. Oxford University Press, 1982.

2. Pais A. Niels Bohr’s Times: In Physics, Philosophy and Polity. Clarendon Press, 1991.

3. Пайс А. Научная деятельность и жизнь Альберта Эйнштейна. М.: Наука, 1989.