В конце 2017 года усилиями издательства «Новое литературное обозрение», проекта Arzamas и Вольного исторического общества в новой серии «Что такое Россия» вышла книга историка Евгения Анисимова1 «Пётр I. Благо или зло для России?».
Книга написана в форме диалога между Почитателем и Недоброжелателем императора. Профессор Анисимов играет за обе стороны попеременно: «Я решил выступить перед читателем в двух ипостасях. В первой предстанет почитатель Петра, отчасти западник, отчасти государственник, словом — просвещенный патриот, который оправдывает и защищает его. Во второй ипостаси — умеренно консервативный патриот, который, напротив, осуждает Петра, но не огульно, а всесторонне изучая его биографию и деяния».
Анисимов уже написал три монографии об императоре. Эпоха, деятельность и личность Петра изучены в достаточной мере. Библиография вопроса велика. В книге «Пётр I. Благо или зло для России» новых исторических фактов не приводится. И научным исследованием эта книга не является. Но предполагается, что читатель помнит историю царствования Петра, а также кто такие Щербатов, Карамзин, Погодин, Белинский и др.
Это эмоциональный, публицистический текст, в котором, на мой взгляд, важно обсуждение двух вещей: изнанка и цена петровских реформ для современников и особое место Петра в сознании русского общества. Обе ипостаси профессора полностью владеют историей вопроса, всеми фактами и аргументами. Время от времени обмениваются колкостями, но внимательно слушают друг друга. И если Почитатель заводит речь о победе в Северной войне, неимоверно выросшем международном престиже, новой столице и головокружительных перспективах, то оппонент отвечает, что в этой войне армия потеряла около полумиллиона человек при населении в 12 млн жителей, из которых боевыми потерями были только 20%. Это сопоставимо с потерями СССР в Великой Отечественной войне.
«Причем всегда в имперский период небоевые потери армии во много раз превосходили боевые. Люди гибли сотнями тысяч от голода, болезней, отсутствия элементарной заботы о солдате, головотяпства, бездарности командования, воровства. Как это губительно сказалось на национальном генофонде!» — говорит Недоброжелатель.
Пётр отбросил византийское прошлое вместе с московской стариной. Он хотел быть и стал императором. И его статуя в римской тоге и с лавровым венком возвышается под периодическими сполохами северного сияния посреди города, расположенного в южной подзоне тайги.
Части поданных империя нравилась, потому что внушала соседям страх. Она нравилась вице-канцлеру Шафирову: «И могу сказать, что никого так не боятся, как нас» («Рассуждение о причинах Свейской войны»), — и поэту Ломоносову (ода «На взятие Хотина»): Герою молвил тут Герой: «Не тщетно я с тобой трудился, Не тщетен подвиг мой и твой Чтоб россов целый свет страшился. Чрез нас предел наш стал широк На север, запад и восток…» И дух захватывало от императорских прожектов — Пётр планировал вторжение в Индию, захват Мадагаскара, покорение Константинополя. Эта риторика пережила не только Петра, но и императорскую Россию. Перед самой смертью он подписал указ, отправивший капитана-командора Витуса Беринга в камчатскую экспедицию с целью найти или пролив, или перешеек между Азией и Северной Америкой. Империям всегда нужны новые территории, даже если свои девать некуда. Имперскость обходилась подданным ужасно дорого — подати во времена Петра возросли в три-четыре раза по сравнению с временами его тишайшего родителя. Император ввел подушную подать, чтобы увеличить поступления в казну. «По самым скромным подсчетам, на юг, к казакам, в Польшу за время податной реформы бежало не менее миллиона человек». Открыто обсуждать негативные стороны деятельности Петра стали довольно поздно. Карамзин, «сухой француз», как говорила мадам де Сталь, в 1811 году подал императору Александру I «Записку о древней и новой России». В ней говорилось: «Пётр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств. <…> Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам? Имя русского имеет ли для нас теперь ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России. Виною — Пётр».
Примерно так началось противостояние славянофилов и западников, вокруг которого во многом до сих пор происходит национальная интеллектуальная жизнь. Пока что западники побеждают. И Анисимов объясняет почему: «Догоняющая модель“, ужас „отстать навсегда“ — изобретение туземной мысли отнюдь не Новейшего времени, а времен давних. Леденящий русскую душу образ уходящего поезда мирового прогресса и нас, тщетно бегущих за ним по платформе с чемоданами наших проектов, никогда не покидал обитателя России».
Ответа на вопрос, кем все-таки считать Петра для России — прогрессором или монстром, — автор не дает. Такие вопросы вообще задают не для того, чтобы получить однозначный ответ. «Спорить о Петре — это спорить об острых проблемах современности, как оказывается, прочно связанной с Петровской эпохой. В этом соединении и даже единстве разных эпох есть какая-то непостижимая для меня мистика, ощущение нескончаемой повторяемости русской истории, как заевшего в проигрывателе диска. Есть ощущение, что эта история не окончена, что прошлое не остыло и жжет, как не остывшая до конца лава, а это, учитывая повторяемость русской истории, опасно… Слушатель-читатель требует конкретного ответа. Не знаю я его».
Екатерина Буз
1 Евгений Викторович Анисимов — докт. ист. наук, проф. и науч. рук. департамента истории Петербургского филиала Высшей школы экономики, проф. Европейского университета в Санкт-Петербурге, гл. науч. сотр. Санкт-Петербургского института истории РАН.
Хорошая книга. Ее полезность ещё и в том, что не существует возможности современникам выбрать единственно правильный путь развития. Реформы Петра в его время опередили социальное и институционального развитие России. Но могли ли сформироваться необходимые институты без реформ? Это вечный спор и ответ всегда лишь временный.
«Поймите меня правильно: всякий русский – милейший человек, пока не напьётся. Как азиат он очарователен. И лишь когда настаивает, чтобы к русским относились не как к самому западному из восточных народов, а, напротив, как к самому восточному из западных, превращается в этническое недоразумение, с которым, право, нелегко иметь дело. Он сам никогда не знает, какая сторона его натуры возобладает в следующий миг.» (Киплинг, «Бывший»)
Я не зря вставил этот, немного ёрнический, отрывок из Киплинга. Потому что — ИМХО — Россия, причём именно сформировавшаяся (сформированная) при Петре, очень напоминает не Европу, а азиатскую колонию европейской страны (вроде Британской Индии), только без метрополии.
Очень резкое — демонстративное — культурное разделение правящего слоя и прочего населения. Прочее население, в очень многом, живёт в собственном правовом поле, «отрихтованном» для нужд государства. Правящий слой, в свою очередь, резко делится на два: слой служащих, и непосредственно правящую верхушку. Которая совершенно неподконтрольна никому, и управляет страной через пирамиду служащих в целях… В целях, собственно, импортных. Сами идеи — «что такое государство» (в частности, Россия) и «для чего (и как) им управлять» — «импортированы» из Европы.
(Кстати, революция 1917 года полностью восстановила эту модель, несколько размытую в 19-ом веке.)
Могло ли иначе пойти развитие России без Петра? То есть, насколько Пётр «виноват» в таком пути развития? Для этого нужно очень тщательно изучать состояние страны со второй половины 17-го века.
Хорошо это для России, или плохо?
А вот этот вопрос просто бессмысленный. Не только потому, что историю «не переиграешь» (да и неизвестно, какие иначе могли быть у России пути), но, самое главное, что таков путь, по которому страна пошла 300 лет назад.
И гораздо важнее, чем оценивать тогдашних деятелей, постичь себя нынешних.
«Очень резкое — демонстративное — культурное разделение правящего слоя и прочего населения. »
Так в большинстве европейских стран было не сильно иначе.
20% боевых потерь — абсолютно нормальная доля для армий того периода, вплоть до эпохи Наполеоновских войн как минимум. На Британском королевском флоте в XVIII в. доля боевых потерь была 10-15% — прочее эпидемии, пьянство, шторма и пр.
Люди тогда вообще как мухи мёрли не только в армии — плохая пища, антисанитария, болезни (инфекционные и не только), тяжёлый труд, травмы и т.п.
Вот общая сумма потерь в полмиллиона — действительно огромна. И в первую очередь она вызывает известные сомнения.
0,5 млн. потерь — это неправдоподобно много, даже для 25 лет войн; это означало бы, что единовременно под ружьём находится примерно столько же человек — т.е. несколько сотен тысяч, 400-600 тыс. человек, а такое количество практически нереально содержать и прокормить в стране с населением 10-12 млн. и весьма неблагоприятным для сельского хозяйства климатом (с урожайностью «сам-три»). Настолько массовые армии станут типичными лишь в XIX веке.
Возможно, полмиллиона — это суммарная численность армии за все годы петровского правления? Это выглядело бы более правдоподобно — тогда единовременно были бы 100-150 тыс., что уже как-то мыслимо и более-менее согласуется с типичной численностью войск в распоряжении отдельных главнокомандующих (Калиш ~10 тыс., в битве при Лесной — от 10 до 20 тыс., лишь в наиболее крупных сражениях типа осады Нарвы и под Полтавой — около 40 тыс.).