— Не узок круг, а тонок слой, — приговаривал мой отец в ответ на жалобы, что на концерте, митинге, еще где-то, были сплошь знакомые, то есть «нас так мало».
Если его упрекали в игре слов — не всё ли равно, круг или слой, узок или тонок, — то выяснялось, что очень даже не всё равно. Круг отделен от плоскости, но его свойства не отличаются качественно от плоскости в целом, мал круг или велик (кстати, «узким» круг быть не может). Слой — поверхностный слой жидкости, которым всю жизнь занимался профессор кафедры коллоидной химии МГУ (кафедры Ребиндера) Борис Давидович Сумм — состоит из точно таких же молекул, как и вся жидкость, и не отделен от всего объема жидкости — напротив, тесно с ним связан, но молекулы поверхностного слоя ведут себя особым образом именно потому, что поверхностный слой тонок.
С ростом населения Земли количество рукопожатий в теории шести рукопожатий не меняется или уменьшается. Если когда-то это была притча об информации, передаваемой по вертикали (мальчишка-разносчик выстраивает цепочку, чтобы сообщить султану о целебном средстве), то в открытом мире действует именно сеть. Папа отмечал, что после падения железного занавеса скорость распространения информации возросла, хотя, казалось бы, заметно увеличилось и количество участников, и объемы передаваемого — объем не так важен, как укрепление связей.
В почти двухмерной поверхности на границе двух сред или двух фазовых состояний молекулы ближе друг к другу и прочнее соединены, чем в объеме. Этим обусловлены особые свойства поверхности: ее прочность (поверхностное натяжение), способность держать форму («ты никогда не задумывалась, почему вода не растекается до слоя в одну молекулу, невидимого глазу?»), взаимодействовать и с объемом жидкости (чем надежнее соединяются друг с другом молекулы поверхностного слоя, тем больше свободных «рук» окунают в объем), и с внешней средой. Поверхность жидкости — особое фазовое состояние, описываемое иными законами, чем жидкость или твердое тело, но стать молекулой поверхностного слоя может любая молекула, а не избранная: та, что «ухватится» за соседку.
Эти общеизвестные для коллег вещи папа объяснял, применяясь к моей гуманитарности. Между своей точной наукой и моей филологией он предполагал подвижную и проницаемую границу — что-то, связанное с человеческим обществом. «Химические процессы» человеческих взаимодействий, общения и творчества должны порождать «тонкий слой» граждански активных людей, дружеств, поэзии.
Ведь и стихи — обычные слова, только крепче уцепившиеся друг за друга и именно потому не отгородившиеся от языка в целом, а наоборот, вытаскивающие все его смыслы, в том числе потенциальные и еще невостребованные. И активные граждане — обычные люди, крепче уцепившиеся друг за друга и именно потому не отгородившиеся от народа, а, наоборот, вытаскивающие все смыслы культуры и идентичности, в том числе потенциальные и еще невостребованные.
К папе я и пришла зимой 1987 года, когда обнаружила в трагедии Эсхила такие уцепившиеся друг за друга слова, лейтмотив сети. От Фундаментальной библиотеки МГУ (в Ленинку пустят только на пятом курсе) до Большой Бронной, где жил папа, — близко.
Древнегреческая трагедия отвечала всем отцовским гипотезам о «поверхностном слое» человеческого общества — это и сложная поэзия, вынуждающая слова проявить свои смыслы и связи; осмысление онтологического мифа, то есть связей людей в полисе или в человечестве; дружеское или цеховое занятие: умение писать трагедии передавалось как ремесло. И хотя готовили спектакль немногие, «поверхностный слой» удерживал форму всего полиса: в Афинах трагедии исполнялись на городских празднествах с общеобязательным присутствием, строки Эсхила, Софокла, Еврипида — источник идентичности и принадлежности городу.
Плотность поверхностного слоя у Эсхила проступала наглядно, узлами: лейтмотивом. Ключевые события драмы отмечались образом сети (разными поэтическими синонимами — невод, ловушка, силки, у охотничьего и рыболовного народа таких терминов хватало). В первой части трилогии «Орестея» Агамемнон набросил на Трою сеть — затем в сеть уловила его Клитемнестра — и сама сделалась сетью, но и убитый Агамемнон сравнивается с сетью.
Многие смыслы Эсхил извлекает из названий сети с помощью «этимологии», как это понимали греки, то есть из созвучий, порой даже перестановки букв. Русский язык словно специально придуман для таких смыслов: сеть — суть, сеть — есть, или вдруг в стихотворении Ирины Языковой: «Как невод, опрокинут небосвод». Почему-то пока это богатство остается невостребованным, английское же net («нет!») вызывает отрицательные коннотации, социальные сети — нечто призрачное, связи ненастоящие. У нас тут живое сокровище языка, способное укрепить социальные связи.
Сеть у Эсхила — подвижная граница между охотником и жертвой, между двумя состояниями и мирами, она проникает в недоступные человеку сферы — море, небо (птичьи силки). Более того, сеть — буквально поверхностный слой моря. «Мое пророчество не будет больше прятаться под вуалью („сеточкой“) как новобрачная… но заплещет волна за волной горе, худшее прежнего», — грозит Кассандра.
Эта сорванная с моря сеточка очень понравилась папе. Конечно, греки наблюдали «работу» поверхностного слоя — как он морщится, как затихает море, словно сеть на него набросили — как срывает сеть и бушует сильнее прежнего. Возможно, пробовали выливать на море жир, чтобы проскочить по этой пленочке («недружные разъединятся жидкости», говорится в той же «Орестее» о вине и елее, взаимное поведение жидкостей было им знакомо).
И, выходит, греки представляли себе этот поверхностный слой в виде сети, то есть совокупности и нитей, и отверстий. В двух сравнениях покойного Агамемнона с сетью проступает ее парадоксальная структура: «дети словно поплавки тянут из глубины плетение нитей» — «будь все известия о его смерти верны, он был бы дыряв, как сеть». И это очень точное представление о поверхностном слое, в котором пустоты играют не меньшую роль, чем плотные связи — упругая, дышащая сеточка, обеспечивающая и прочность формы, и проникаемость двух сред.
Какова природа этого открытия Эсхила? Родилось ли оно из наблюдательности, из натурфилософии? Из активности познания (греческие врачи, обнаружив сетчатку глаза, назвали ее «неводообразной» — им представлялось, что глаз бросает лучи, улавливает и подтаскивает к себе частички рассматриваемого объекта)? Из формы слова? Из представлений о взаимодействии граждан, ведь трагедия Эсхила — предельно политическая (полисная) и главный ее вопрос в том, как люди удерживают друг друга, противостоя хаосу?
Я, как филолог, склонялась к источникам поэтическим и философским. Папу больше интересовала наблюдательность греков и начатки науки. Но сошлись мы на той общей границе, поверхностном слое между гуманитариями и учеными, который условно назовем теорией (распространения) информации. Если греки правильно понимали, что такое поверхностный слой, они должны были связывать его не только с добыванием информации (сеть — невод и силки, проникающие в чужую среду), не только с сокрытием («сорву сеточку и откроется будущее» в пророчестве Кассандры), но и с сохранением и передачей информации, с памятью. Упругое тело обладает эффектом памяти.
И действительно, мы находим такую сеть-память во второй части «Орестеи», дети-поплавки вытягивают из глубины невод-Агамемнона, плетение нитей, память умершего отца.
Число Данбара Борис Давидович Сумм не считал ограничением для социальных сетей, поскольку в них иной принцип действия. Это число «людей, которые ты действительно знаешь» применимо к простой общине, принадлежностью к которой человек полностью определяется и исчерпывается. Но современный человек входит во множество сетей, и нам для построения сети не нужно знать о человеке «всё», достаточно двух-трех связей-совпадений, и чем больше знакомств, тем прочнее каждый возникающий слой и метасеть множества сообществ.
Этот разговор был зимой 1987 года, задолго до того, как в нашу жизнь пришли социальные сети. Но вроде бы, все подтверждается: и скорость распространения информации, и формирование слоев, удерживающих «форму воды». И, хочется надеяться, память.
Любовь Сумм,
филолог, переводчик