«Я пытался понять, как люди выживают в катастрофе…»

В истории блокады нет ни оптимизма, ни бодрости…
Это абсолютная трагедия.
Кладбище — это символ блокады.

Сергей Яров

Петербургский историк Сергей Викторович Яров ушел от нас осенью 2015 года на 56 году жизни. Современникам и потомкам Сергей Викторович оставил более 170 научных работ и две книги для широкого читателя — «Блокадная этика» (2012) и «Повседневная жизнь блокадного Ленинграда» (2013). «Блокадная этика» была отмечена Анциферовской премией 2012 года, а «Повседневная жизнь блокадного Ленинграда» получила премию «Просветитель» 2014 года [1].

Сергей Викторович Яров родился в 1959 году, в 1984 году окончил исторический факультет ЛГУ. В 1990 году он защитил кандидатскую диссертацию по теме «Формирование политических представлений рабочих в 1921–1923 годах по материалам Петрограда», в 1999 — докторскую по теме «Политическое сознание рабочих Петрограда в 1917–1923 годах». Таким образом, уникальные работы историка о блокаде Ленинграда были написаны полностью состоявшимся ученым, уважаемым профессором, имевшим учеников и почитателей, автором более сотни научных работ.

Меж тем жизненный путь Сергея Викторовича был откровенно нелегким. Он рос не в семье, а в детском доме (при живой матери); работал на заводе, отслужил два года в армии, поступил в ЛГУ на истфак. Написал и защитил упомянутые выше работы о политических представлениях питерских рабочих в первые послереволюционные годы. И, видимо, неотступно думал о недавнем прошлом своего города…

Вот что говорил историк в беседе с Катериной Гордеевой, автором большого документального фильма о блокаде:

«И у меня в голове вот эти документы, вот этот подвал, вся эта история. И их никак не выгонишь. Они там поселились и живут. Причем именно трагичные истории сильнее всего отпечатываются в памяти. Не какие-то там торжественные, не салют, не парад, а болезненные. Причем всё это с очень конкретными адресами. Вот на углу улицы Некрасова и Литейного проспекта подросток просит милостыню. И я как будто вижу это своими глазами. Для меня блокада и вся эта катастрофа обрела точнейшую топографию. И это уже никуда не уйдет…» [2]

Как тут не вспомнить горькую фразу Александра Радищева: «Я взглянул окрест меня — и душа моя страданиями человечества уязвлена стала».

Обращаясь к Сергею Викторовичу, Катерина Гордеева упоминает: по рассказам, за время подготовки книг о блокаде «вы сделались совершенно седой». Яров говорит «да» и продолжает свою предыдущую реплику…

Вот что записала за С. В. Яровым Катерина Гордеева.

«Создавая книгу, я пытался понять то, что не было очевидным из разговоров: как люди выживают в катастрофе. Причем первоначально книга мыслилась как наукообразное сочинение, написанное академическим языком, и не претендовала на то, чтобы быть, я бы сказал, исповедью.

Но вы знаете, чем глубже я погружался в море человеческих страданий и бедствий, тем сильнее было воздействие на меня этой самой действительности блокадной жизни. Я понял, что невозможно сказать о блокаде, если не пережить любой драматический документ, документ, приносящий муку. И в книге как раз собрание таких документов. Но, чтобы погрузиться в них, надо книгу открыть. Человек, читающий книгу, должен быть к этому готов. Это не улица, превращенная табличками в кладбище. Но это такая память, которая никуда уже не уйдет. Она зафиксирована».

Ревекка Фрумкина

1. Выступление С. В. Ярова на церемонии премии «Просветитель».

2. Сергей Яров: «Они у меня поселились в голове».

Читайте:
Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде 1941–1942 гг. — СПб., 2011; 2-е изд., испр. и дополн. СПб., 2012;
Повседневная жизнь блокадного Ленинграда. — М., 2013.