Ася Энговатова: «Мы не чувствуем связи с теми, кто жил здесь до нас»

Летом 2018 года в Оренбургской области с помощью строительной техники было разграблено два сарматских кургана. Министерство культуры назвало это событие одним из самых масштабных зафиксированных разрушений археологических объектов. О том, насколько опасны «черные копатели» для России, Ольге Орловой в передаче «Гамбургский счет» рассказала заместитель директора Института археологии РАН Ася Энговатова.

— Вы много лет руководите отделом сохранения археологического наследия Института археологии РАН. Насколько серьезной вы считаете проблему «черных копателей» в вашей сфере?

— Эта проблема серьезна не только для России, но и для очень многих государств — и в Европе, и в Азии, и в Америке. По-настоящему это вызов всему обществу, поскольку «черные копатели» фактически уничтожают уникальную информацию, которая нужна всему обществу, не только ученым. Очень жаль, что нигде не говорится откровенно (как вы, по гамбургскому счету), почему коллекционеры археологических находок, полученных грабительским путем, столь опасны и почему такое «коллекционирование» убивает археологические объекты, делает их неинформативными.

Дело в том, что для подобных «коллекционеров» краденого важен предмет, артефакт, красивая, эксклюзивная вещь. И особенно важна вещь ювелирная, сделанная из золота, серебра, или если это художественное произведение. Для них абсолютно неважен контекст находки. А археологи понимают, что огромную часть информации несет в себе не сам предмет, а культурный слой, контекст, в котором он найден (постройка, яма, могила, окружение, другие артефакты и прочее). И выкапывание — а фактически выкрадывание — из контекста даже одного артефакта полностью уничтожает эту бесценную информацию. По большому счету все наши археологические научные исследования посвящены именно расшифровке контекста находок. Так криминалистам крайне важно положение улики, сопутствующие ей объекты. И иногда это намного важнее, чем сама находка.

— Почему о «черных копателях» заговорили в последние двадцать лет? В советское время эту тему не обсуждали.

— В советское время практически не было проблемы «черных копателей». Во многом потому, что всё было государственное, плюс не было рынка сбыта. Эту сферу контролировало МВД. Небольшие разрытия наверняка были, но в основном так пополняли, например, коллекции краеведческих или школьных музеев… Не было индустрии, которую мы видим сейчас.

— Вы помните, как впервые с этим столкнулись? Когда эта проблема возникла в вашей научной биографии?

— В середине 1990-х годов, когда появились качественные металлодетекторы. Технологический прогресс плюс появление антикварного археологического рынка при определенных дырах в законодательстве — и всё стало развиваться с молниеносной скоростью на всей территории России. В конце 1990-х годов проблема «черных копателей» уже стояла очень остро, настолько, что в Совете Федерации (по инициативе нынешнего директора Института археологии академика Н. А. Макарова) был созван специальный круглый стол. И только через десять лет, в 2013 году, благодаря огромным усилиям археологов всё же был принят 245-й федеральный закон о пресечении незаконной деятельности в области археологии¹. Этот закон ввел определенные нормы и в какой-то степени сработал.

— Расскажите, как ваши зарубежные коллеги с этим справляются. Ведь у всех разное законодательство.

— Многие европейские страны жестко пресекают разграбление национальных богатств (археологическое наследие воспринимают именно как национальное богатство). Возьмем Грецию или Италию. В этих странах незаконым раскопкам и варварскому обращению с археологическим наследием поставлены жесткие барьеры. А в дружественной нам бывшей социалистической республике Словакии введены уголовные наказания за любые незаконные археологические работы.

У нас в зависимости от тяжести вреда, причиненного объекту археологического наследия, предусмотрена и административная, и уголовная ответственность. Много усилий по противодействию незаконным раскопкам прилагает ФСБ и не очень много — МВД. В МВД даже раньше был специальный «антикварный отдел», который занимался проблемой разграбления археологических памятников. Сейчас он, к сожалению, расформирован, и интереса к этой работе со стороны МВД совсем не видно. И для нас, археологов, это очень обидный факт, поскольку именно МВД может оперативно на местах в массовом порядке пресечь работу «черных копателей».

— Когда вы и ваши коллеги выезжаете на раскопки в другие страны, вы чувствуете разницу в подходах к этой проблеме за рубежом и в России?

— Сейчас у нас не так много зарубежных экспедиций. Тем не менее по опыту поездок в Узбекистан, Туркмению мы знаем, что там сейчас довольно жесткие режимы, и незаконные работы пресекаются. Но ситуация в Ираке и Сирии, конечно, крайне печальна: как только ослабевает власть, начинается тотальное разграбление национальных богатств, в том числе массовые незаконные раскопки. «Черные копатели» атакуют практически все памятники культуры, особенно знаковые для цивилизаций. Огромное количество археологического материала, артефактов выбрасывается на черный антикварный рынок. Вместе с этим потоком идет и очень большое количество подделок. Несколько лет назад в Берлине прошла конференция, посвященная проблеме «черных копателей» и незаконного оборота культурных археологических ценностей. Поскольку из-за ситуации в Сирии и Ираке находки, как настоящие, так и поддельные, наводнили Европу, наши европейские коллеги анализировали связанные с этим процессы, чтобы музеи не закупали подобные артефакты.

— И что придумывает сообщество музейщиков?

— К чести европейских музейщиков, у них довольно строго регламентированы этические нормы: не принимать в музеи, не покупать коллекции без прозрачной истории. Если есть подозрения, что артефакты происходят из разграбленных памятников, они в музеи не попадают. Поскольку речь идет, как правило, о дорогих предметах, подобными закупками музеи косвенно могут стимулировать дальнейшие незаконные археологические работы. Как мы все понимаем, «черные копатели» занимаются грабительством не ради эстетического и научного интереса, а только ради наживы. И надо четко об этом говорить: основа всех грабительских действий — исключительно желание обогатиться. Поэтому «черным копателям» крайне важно продать награбленные артефакты либо частным коллекционерам, либо государственному музею — любому, кто предложит больше. Им всё равно: продавать вещи из целого археологического комплекса или отдельные предметы. И плюс к этому, возможно, уже перекупщиками эти коллекции произвольно компонуются вместе, чтобы быть более «интересными» для покупателя, или даже снабжаются поддельными аксессуарами.

— А со стороны можно подумать, какая разница, где хранить — в частном доме, который приспособлен под музей, или в государственном музее.

— А почему не подумать о том, насколько мы обедняем себя, позволяя людям владеть вещами, которые наш закон считает именно национальным достоянием? Ведь все археологические объекты, даже найденные на частной территории, как и недра, считаются государственными. Кроме того, археологические памятники — это федеральные объекты: их статус очень высок. К сожалению, не везде в России понимают ценность нашего древнего прошлого. Не так давно на крупной международной конференции мне пришлось отвечать на очень неудобные вопросы коллег-японцев, которые бывали в России и работали с русскими специалистами: «Объясните нам, пожалуйста, почему в России так плохо относятся к объектам археологического наследия? Почему вы так не любите свою археологию? Мусор выкидывают прямо на объекты археологии, сотрудникам управления культуры это не интересно, жителям соседних сел это не любопытно. У нас в Японии всё совсем по-другому». Действительно, в Японии все объекты археологии — предмет национальной гордости. Каждый памятник в очень хорошем состоянии, хотя их известно во много раз больше, чем, например, на территории сопредельного Дальнего Востока. Мне, честно говоря, было неприятно это слушать, хотя это была чистая правда.

— И как вы выкручивались в этой ситуации?

— Я сказала, что да, на территории Дальнего Востока за последние столетия несколько раз произошла смена населения: во времена Советского Союза в разные годы туда приехало очень много людей; много и тех, кто оказался там недавно, — они не чувствуют связи с этой территорией. Но если посмотреть на захоронения воинов Великой Отечественной войны, в каждой деревне эти мемориалы очень ухоженные — с цветами, покрашены. И на них никто никогда не выбросит мусор. То есть мы чувствуем свою связь с этими людьми, с этими памятниками войны. Это для нас очень значимо. Но связи с древними поселениями на нашей же земле, даже в пределах нескольких веков, мы, увы, не чувствуем. Хотя в России есть и территории, где, наоборот, очень заботятся об археологическом наследии.

Возьмем опыт Татарстана. Там недавно объявлены памятниками ЮНЕСКО Болгарское городище, Свияжск. Многое делается для привлечения внимания к этим объектам; построены прекрасные музеи, связанные с их археологией.

На Алтае был беспрецедентный случай с «алтайской принцессой»², которую старалось заполучить себе руководство Горно-Алтайска. Шла серьезная борьба, в том числе и в СМИ. Посылались письма в разные государственные инстанции (Совет Федерации, Государственную Думу) и президенту. Эта находка была очень значимой для местной элиты и вызвала интерес у рядовых граждан. На Алтае проблема археологического наследия стала сейчас для всех очень важной.

— А как вы объясняете феномен того, что в одних регионах люди чувствуют себя причастными к местной истории, а в других это не так. И почему многие в нашей стране чувствуют свою причастность к истории только в рамках своей семьи, и там, где теряется семья, — там теряется всё? У вас нет ощущения, что это эффект «сознания советского человека»?

— Это очень интересный социологический феномен и любопытное наблюдение. Похоже, мы не воспринимаем нашу историю действительно нашей и памятники археологии — как что-то для нас очень важное. Понятно, что археологи заботятся о достоверности и предметности нашей истории, потому что это часть их профессии. Поэтому корпоративная позиция археологов абсолютно понятна. Позиция общества сложнее. Важно изучить, почему так происходит, почему, например, абсолютно иная ситуация в Северной Европе. Почему там совершенно другое отношение к археологическим объектам — их ценят и сохраняют «всем миром», хотя памятники иногда менее научно информативны, чем у нас.

— Мы патриотичны в каких-то других вещах, о которых, может быть, стоило и помолчать иногда, но в отношении того, что безусловно является нашим наследием, можем допустить любые варварские действия. Но я хочу вернуться к тому, с чего мы начали разговор. Вы сказали, что в России есть закон, который противодействует «черным копателям». Как в таком случае в Оренбурге стало возможно самое масштабное, по версии Министерства культуры, разграбление за всю историю российской археологии?

— В сентябре один из самых крупных курганов Оренбургской области (более 7 м в высоту и около 140 м в диаметре), расположенный в совершенно особом месте в 40–50 км от Оренбурга, за несколько дней был полностью снесен тяжелой техникой. Эти курганы относятся к уникальным вождеским захоронениям сарматской элиты IV века до н. э. Один из подобных курганов был исследован сотрудниками Института археологии под руководством Леонида Теодоровича Яблонского относительно недавно, в 2013 году. И сделанные во время экспедиции редчайшие находки составили основу археологической коллекции Оренбургского краеведческого музея. Реконструкции, полученные в результате исследования материала — не только вещевого, но и органического, найденного в большом количестве, а также сопутствующей стратиграфии, — показали абсолютную уникальность этих курганов. По результатам раскопок была доказана тесная связь захороненной здесь элиты с ахеменидским Ираном в IV веке до н. э. То есть не только была получена коллекция уникальных золотых украшений, но и сделаны интересные научные, даже политологические выводы о связи этих сарматских племен с Ираном. После раскопок были выделены деньги на создание в музее специального зала и закупку сейфа для почти двух тысяч золотых и серебряных находок, и две огромные комнаты золотой кладовой составили основу археологической коллекции. Мы предполагаем, что подобные артефакты могли быть и в разграбленном «черными копателями» кургане. Каждая из вещей неповторима, таких нет в коллекциях Эрмитажа и других музеев. Мы видим удивительные сюжеты, зашифрованные легенды древних племен. Украшения выполнены с необычайным мастерством. С тех пор каждый год Оренбургский музей посещают около ста тысяч человек: школьники, студенты, местные жители — все они могут посмотреть на выставку. А ведь в 2013 году Институт археологии поспешил на спасение кургана, когда его уже начали разрушать. Грабителей случайно спугнули, курган наполовину уже был снесен. Если бы его разграбили, то артефакты, выставленные сейчас в музее, могли уйти к частным коллекционерам. Посмотрите, насколько они интересны: и как произведения искусства, и как предметы древности, и как вещи, которые в комплексе дают нам возможность сделать интересные научные исторические и историко-политические выводы.

Ася Энговатова
Беседовала Ольга Орлова

Запись программы см. здесь:
otr-online.ru/programmy/gamburgskii-schet/asya-engavatova-o-probleme-chernyh-kopateley-34554.html

Фото из открытых источников предоставлены героиней программы

¹ Федеральный закон от 23 июля 2013 г. №  245-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в части пресечения незаконной деятельности в области археологии». — Ред.

² Алтайская принцесса», или «принцесса Укока», — мумия женщины пазырыкской культуры V–III веков до н. э., обнаруженная во время раскопок алтайского кургана Ак-Алах. Находка хранится в Национальном музее имени Анохина в Горно-Алтайске. — Ред.