Читая Юрия Слёзкина

Книга американского историка Юрия Слёзкина «Дом правительства» недавно вышла в русском переводе в издательстве Corpus.

Известное московское здание благодаря роману Юрия Трифонова с некоторых пор стали называть «Дом на набережной», а не «Дом правительства», как это было привычно в течение нескольких десятилетий.

Я не могу воспринимать книгу Слёзкина как литературу — для меня всё, рассказанное там, происходило в каком-то мучительном безвременье… А ведь я не то, чтобы заглядывала в Дом правительства — я туда приходила систематически в течение — по меньшей мере — целого учебного года. В этом доме в обычной отдельной (!) квартире жил с мамой и младшим братом мой ровесник и коллега, математик, занимавшийся теорией вероятностей.

Рискну настоятельно советовать читать эту книгу подряд, несмотря на ее объем, — разумеется, читатель может «по ходу дела» что-то пропустить, однако решительно не стоит делать этот выбор заранее.

В конце 1950-х — начале 1960-х математики всерьез заинтересовались «новой лингвистикой»; перспективы автоматического анализа текста (тогда это называлось «машинный перевод») считались многообещающими. Сегодня я думаю, что лингвисты от этого временного «союза» выиграли много больше математиков…

Я тоже кое-что удачно «придумала», получив от своих коллег определенный кредит уважения, которого (именно кредита) хватило на множество совместных работ и несколько научных конференций. Я тогда осваивала возможности описания некоторых статистических закономерностей, свойственных языку и тексту, что мне без помощи профессионала было недоступно. А поскольку мы с мужем жили не просто в «коммуналке», но в выгородке из комнаты его родителей, то математикой мы занимались в доме моего коллеги.

Его квартиру я помню в немалой степени потому, что, не будучи заброшенной, она выглядела «ничьей». Я не помню ни кухонной утвари, хотя время от времени мы ели и, конечно же, на кухне; ни книжных шкафов, хотя книги в этом доме были и их было немало; ни каких-либо «дамских» побрякушек, хотя мать моего приятеля была привлекательной женщиной средних лет; ни «детских» вещей — будь то игрушки, «непарные» варежки или носки…

Эта «необжитость» мне запомнилась именно в силу своей нетипичности для обычного московского жилья. В одних домах было прибрано, но бедно; изредка могло быть и богато; но чаще всего было тесно, заведомо не прибрано и скорее уютно.

У моего приятеля уж точно было просторно, точнее говоря, пусто.

Пустота в комнатах меня всегда пугала — видимо, безотчетно я воспринимала ­пустоту как след исчезновения.

Страшно — это не когда средь бела дня вдруг почему-то падает и разбивается старинное зеркало. Страшно жить в доме, откуда вдруг исчезло зеркало. Но почему в самом начале последнего романа Трифонова — ­«Исчезновение» — разбивается зеркало?.. Этого мы уже никогда не узнаем.

Возможные намеки я искала у Слёзкина — пока не нашла…

Ревекка Фрумкина