За спиной у Гулливера. К 90-летию со дня рождения А. Д. Сахарова

Андрея Дмитриевича Сахарова (1921-1989) мир знает как великого правозащитника. Эта сторона его деятельности близка и понятна людям во всем мире. Но Сахаров был и великим физиком. Он многого достиг в своей науке. Эта сторона деятельности Андрея Дмитриевича известна лишь сравнительно узкому кругу специалистов. Остальные, если речь идет о Сахарове-физике, знают его как отца советской водородной бомбы.

Сахаров сыграл решающую роль в создании советского термоядерного оружия. И потратил около двадцати лет своей жизни на эту работу. Но сам он предпочел бы заниматься не прикладными задачами, а фундаментальными проблемами физики, для него интересными. Над созданием термоядерного оружия Сахаров работал вначале неохотно, но потом пришел к убеждению, что эта работа необходима для того, чтобы поддерживать равновесие ядерных вооружений между противостоявшими державами. Это равновесие будет удерживать обе стороны от военного конфликта. Аналогичной точки зрения придерживался и Эдвард Теллер, создатель американского термоядерного оружия.

А. Д. Сахаров пришел в теоретический отдел Физического института имени П. Н. Лебедева АН СССР в 1945 г. Он поступил в аспирантуру, и его научным руководителем был Игорь Евгеньевич Тамм, один из известнейших физиков того времени — открытый, добрый, веселый и остроумный человек. В 1958 г. Тамму была присуждена Нобелевская премия по физике. Сахаров потом писал: «Я — ученик Игоря Евгеньевича Тамма, и не только по физике».

Я пришел на работу в ФИАН в 1951 г. К тому времени А. Д. Сахаров уже блестяще защитил кандидатскую диссертацию и был переведен вместе с И. Е. Таммом на секретный объект для разработки ядерного оружия. Познакомился я с Андреем Дмитриевичем значительно позднее, в конце 60-х годов, когда он вернулся в ФИАН. Но еще раньше я много о нем слышал. О его пребывании в ФИАНе (до отъезда на объект) ходили легенды. Расскажу несколько из них.

Сахарову в теоретическом отделе был выделен стол для работы. За этим столом он проводил большую часть рабочего дня. Когда наступало время обеда, сотрудники шли в столовую. Сахаров туда не ходил. Он приносил из дома кусок хлеба и в обед съедал его, запивая водой из стакана и сидя за тем же своим рабочим столом. Об этом рассказали Игорю Евгеньевичу Тамму, и он спросил у Сахарова, почему тот не ходит в столовую. В то время продовольствие распределялось по карточкам. Те, кто обедал в столовой, должны были сдавать определенные талоны из продовольственных карточек. И вот Сахаров объяснил Игорю Евгеньевичу, что его семья недостаточно обеспечена продуктами, и он не может тратить талоны на питание в столовой. Тогда Игорь Евгеньевич добился, чтобы Сахарову, кроме обычной продовольственной карточки, была еще выдана карточка на дополнительное питание. Эта карточка называлась УДП — Усиленное Дополнительное Питание. Ее обладатель имел право каждый день получать тарелку пшенной каши, сдобренной ложкой подсолнечного масла, и кусок черного хлеба весом в сто грамм. Шутники расшифровывали название карточки — УДП — словами: Умрешь Днем Позже. Но по тем временам карточка УДП была немалым подспорьем. Сахаров принял эту помощь с благодарностью.

Через несколько дней Игорь Евгеньевич узнал, что Сахаров по-прежнему не ходит в столовую. На этот раз причина была в том, что у Сахарова не было денег, чтобы выкупать обед по карточке УДП. Незадолго до этого в семье родилась дочка. Жена не работала. Они снимали комнату в Москве (а чаще — в пригородах, без городских удобств; это было дешевле). Игорь Евгеньевич добился, чтобы Сахарову ежемесячно выплачивали вдобавок к аспирантской стипендии еще сто рублей. Лидия Викторовна Парийская, старейшая сотрудница теоретического отдела, от которой я слышал этот рассказ (она сидела в одной комнате с Андреем Дмитриевичем), уточнила, что выплата этих дополнительных ста рублей была проведена «по безлюдному фонду». Так назывался фонд, предназначенный для выплаты не названным заранее лицам.

Добившись прибавки, Игорь Евгеньевич взял со своего аспиранта честное слово, что тот ежедневно будет обедать в столовой. А если Андрей Дмитриевич что-либо обещал, то он потом неукоснительно выполнял обещанное.

Игорь Евгеньевич Тамм всё больше и больше ценил своего молодого аспиранта. Уже тогда подход А. Д. Сахарова к известным, казалось бы, физическим идеям и результатам был настолько глубок, что не все и не сразу понимали и принимали его точку зрения. Вот еще один характерный случай.

А. Д. Сахаров сдавал кандидатский экзамен. Комиссия состояла из трех авторитетных физиков: Игорь Евгеньевич Тамм, Сергей Михайлович Рытов, Евгений Львович Фейнберг. Игорь Евгеньевич впоследствии был избран академиком (одновременно с тем, кого он в этот раз экзаменовал), впоследствии стал академиком и Евгений Львович, а Сергей Михайлович был избран членом-корреспондентом Академии наук.

На один из заданных вопросов Сахаров дал ответ, который Игорю Евгеньевичу не понравился. После экзамена комиссия удалилась на совещание.

— Евгений Львович, вы поняли ответ Сахарова? — спросил Игорь Евгеньевич.

— Я не всё понял, — ответил Евгений Львович.

— А вы, Сергей Михайлович?

— А я всё не понял, — честно сказал Рытов.

— Тут у него замур, — сказал Игорь Евгеньевич. И Сахарову была поставлена не самая высокая оценка, не пятерка, а четверка.

Вечером, придя домой, отдохнув и обдумав ответ Сахарова на экзамене, Игорь Евгеньевич осознал, что ответ был совершенно правильный, но никто в комиссии этого ответа не понял. Он кинулся к телефону, чтобы позвонить Евгению Львовичу. Но не успел он подойти к телефону, как раздался звонок. Это звонил Фейнберг.

— Евгений Львович, ничего мне не говорите, я знаю, что вы хотите сказать. Мы не поняли ответ Сахарова, Что будем делать?

— Завтра извинимся перед ним, — сказал Евгений Львович, — и исправим оценку.

И назавтра высокая комиссия признала свою ошибку и принесла извинения молодому аспиранту. Оценку, однако, исправить не удалось. Ведомость, как говорят, ушла по инстанции.

Эта история, рассказанная мне И. Е. Таммом (а потом я слышал ее и от Е. Л. Фейнберга) много говорит об Андрее Дмитриевиче. Но не меньше она говорит и о его старших товарищах — учителях и экзаменаторах — и о той прекрасной творческой атмосфере, которая царила в теоретическом отделе.

Другой случай, относящийся ко времени пребывания Сахарова в аспирантуре, остался в памяти академика Георгия Тимофеевича Зацепина, тогда молодого научного сотрудника лаборатории космических лучей ФИАНа.

Первые послевоенные годы принесли большие успехи физике элементарных частиц. Был открыт целый класс новых частиц — мезонов, на которых возлагалась ответственность за взаимодействия между нейтронами и протонами в ядре.

Первая теория ядерных сил была сформулирована И. Е. Таммом. Он предположил, что протоны и нейтроны в ядре обмениваются легкими частицами — электронами и нейтрино. Такой обмен действительно приводил к притяжению между протоном и нейтроном, но величина получилась намного меньше, чем следовало из опыта, а радиус действия ядерных сил в теории Тамма оказался намного больше, чем следовало из опыта.

Через несколько лет после Тамма японский физик Хидеки Юкава построил теорию ядерных сил,также основанную на обмене частицами. Теория Юкавы была создана по образцу теории Тамма, сам японский физик об этом прямо упоминал и ссылался на работу Игоря Евгеньевича. Однако в новой теории рассматривался обмен не электронами и нейтрино, а более тяжелыми частицами, масса которых примерно в триста раз превышала массу электрона. При таком значении массы получался правильный радиус действия ядерных сил. Частицы с массой, промежуточной между массой электрона и массой протона (или нейтрона), были названы мезонами — от греческого слова мезос — средний, промежуточный. Для того, чтобы получить наблюдаемую величину ядерных сил, Юкава потребовал, чтобы взаимодействие мезонов с нейтронами и протонами было достаточно сильным — значительно более сильным, чем взаимодействие электронов и нейтрино с тяжелыми частицами в теории Тамма.

Прошло около десяти лет прежде, чем были обнаружены мезоны, предсказанные в работе Юкавы. Оказалось, что их масса действительно круглым счетом в триста раз превосходит массу электрона и они действительно взаимодействуют с ядерной материей намного сильнее, чем ранее открытые мю-мезоны. Новые частицы назвали пи-мезонами. Выяснилось, что пи-мезоны несут электрический заряд, положительный или отрицательный. Оказалось также, что эти частицы нестабильны, распадаются. При этом положительный пи-мезон распадается на положительный мю-мезон и нейтрино, а отрицательный пи-мезон, соответственно, — на отрицательный мю-мезон и нейтрино.

Зацепин исследовал потоки космического излучения, падающего на Землю из космоса. В этих потоках наблюдались мю-мезоны с разными знаками заряда. После установления нестабильности пи-мезона стало ясно, что мю-мезоны, входящие в состав космических лучей, являются продуктами распада пи-мезонов, причем знак заряда у мю-мезона был такой же, как и у породившего эту частицу пи-мезона. Но в составе космического излучения были обнаружены также и фотоны высокой энергии. Их происхождение было непонятно. Зацепин спросил Сахарова, откуда берутся такие фотоны. Тот ответил, что фотоны возникают при распаде нейтральных пи-мезонов.

К тому времени нейтральные пи-мезоны не были известны. Зацепин так и сказал Сахарову. Андрей Дмитриевич на это ответил, что нейтральные пи-мезоны, хотя и не обнаружены, несомненно, существуют, и что наличие энергичных фотонов в составе космического излучения как раз и является указанием на существование нейтральных пи-мезонов.

Прошло немного времени, и нейтральный пи-мезон был найден. Оказалось, что он нестабилен и распадается на два фотона. Но Сахаров и до этого не сомневался в существовании этой частицы, он, если можно так сказать, видел нейтральный мезон до того, как эта частица была открыта.

В 1948 г. Андрей Дмитриевич с блеском защитил диссертацию в ФИАНе и был зачислен в штат теоретического отдела. К тому времени он был уже хорошо известен, правда, лишь довольно узкому кругу специалистов, которые видели в нем восходящую звезду. Ко времени пребывания Сахарова в ФИАНе относится еще одна легенда. В те же годы заместителем директора ФИАНа по административной части был Михаил Григорьевич Кривоносов, человек, много сделавший для развития института. Как сказал один шутник, ФИАН прошел большой путь от Ломоносова до Кривоносова. Михаил Григорьевич любил молодежь и по мере сил помогал тем, кто приходил к нему со своими нуждами. Но у него было свое представление о научной работе. Как администратор, он считал, что научный работник должен в рабочее время безотлучно находиться на своем рабочем месте. И вот однажды он увидал, как по коридору неторопливо ходит взад и вперед неизвестный ему молодой человек с задумчивым лицом. Кривоносов подошел к молодому человеку и сердито сказал:

— Ты что бездельничаешь? Молодой человек (это был Андрей Дмитриевич) посмотрел на Кривоносова и спокойно сказал:

— Я не бездельничаю, я работаю.

— Как же ты работаешь? — еще более сурово спросил Михаил Григорьевич. Андрей Дмитриевич так же спокойно и серьезно ответил:

— Я думаю.

Этот ответ укротил гнев Кривоносова. После этого разговора Кривоносов больше не делал замечаний Сахарову за прогулки по коридору. А много лет спустя, когда при нем неодобрительно отозвались об одном теоретике — дескать, нет его на рабочем месте, где-то ходит, — Михаил Григорьевич сказал:

— Он теоретик, пускай ходит. Я вот одного за это обругал, а он оказался Сахаров.

Игорь Евгеньевич Тамм посоветовал Сахарову заняться педагогической работой. По рекомендации Тамма Сахаров был принят на работу по совместительству в МЭИ — Московский энергетический институт, на кафедру физики. Но преподаватель из него не получился. Если его не сразу понимали профессиональные физики, то что можно сказать о студентах? Некоторые из них жаловались на то, что Сахарова трудно понять.

Эти жалобы заведующий кафедрой физики Валентин Александрович Фабрикант довел до сведения Игоря Евгеньевича Тамма, а тот пошел к Сахарову и поговорил с ним. При разговоре присутствовала Лидия Викторовна Парийская. Она мне и рассказала.

— Андрей Дмитриевич, вы наверное считаете, что ваши студенты такие же умные, как и вы? — спросил Игорь Евгеньевич.

— А как же можно иначе? — удивился Сахаров.

— Когда вы что-то объясняете, вы должны считать своих слушателей круглыми дураками и рассказывать так, чтобы и дураку было понятно, — сказал Игорь Евгеньевич. Говоря так, он вовсе не хотел обидеть студентов, слушателей Андрея Дмитриевича, а только излагал педагогические приемы, которыми сам владел в совершенстве. Вряд ли Андрей Дмитриевич смог бы легко принять метод обучения, предложенный Таммом.

Позднее В. А. Фабрикант рассказал мне, что несколько студентов, учившихся у Сахарова, после окончания института были направлены на тот самый секретный объект, где работал Сахаров, и попали там под его начало. О Сахарове они говорили с восхищением.

— Они на него молились, — сказал Валентин Александрович.

Много лет спустя я узнал подробности этой истории от профессора Михаила Незлина. Он учился в Энергетическом институте, и его преподавателем был А. Д. Сахаров. Действительно, сказал Незлин, некоторые студенты жаловались на то, что объяснения Сахарова им непонятны. Но сам Незлин получил от занятий большую пользу. Правда, для того, чтобы всё понять, надо было много работать.

— Я и работал, — сказал Незлин.

Сам Андрей Дмитриевич считал преподавательскую работу очень важной для себя частью научной деятельности и сожалел, когда пришлось оставить преподавание ввиду отъезда из Москвы.

В 1948 г. А. Д. Сахаров был включен в состав группы, которая занималась разработкой термоядерного оружия, и вскоре уехал на «объект» — так называли физики то засекреченное место, где велись эти работы.

О его пребывании на объекте тоже ходили легенды. Вот одна из них. Во время совещания физиков по очень важному вопросу Сахаров сидел молча и вычерчивал от руки на листке бумаги какой-то чертежик. Когда до него дошла очередь, он сказал, что вот он начертил график обсуждаемой зависимости и проставил числа. Его попросили объяснить, почему ход кривой и числа именно такие, какие он написал. Он объяснил, но никто его не понял. Тогда решили подсчитать все точно на электронных вычислительных машинах. Какое-то время ушло на составление и отладку программ, какое-то время — на вычисления (машины тогда считали медленнее, чем сейчас). Примерно через месяц или немного позже были получены точные числа, и они совпали с теми, которые нанес на свой чертежик Андрей Дмитриевич.

Восхищение и любовное отношение к А. Д. Сахарову Игорь Евгеньевич Тамм сохранил до конца своих дней. Я помню, как я приходил к Тамму, уже тяжело больному, не встававшему с постели. Когда речь заходила об Андрее Дмитриевиче, лицо Игоря Евгеньевича светлело, он мечтательно улыбался и говорил, растягивая слова, как пел:

— Удивительный человек — Андрей Дмитриевич! Удивительный!

Это говорилось и тогда, когда разговор касался общественной деятельности Андрея Дмитриевича Сахарова. Нередко Игорь Евгеньевич говорил об Андрее Дмитриевиче, так же светлея лицом:

— Золотая голова! Природный талант! Мне иногда приходилось слышать такое мнение:

— Сахаров — выдающийся физик. Вот пусть он и занимается своей физикой и не касается других вопросов, в которых он ничего не понимает.

Те, кто так говорил, не понимали, что во всех своих высказываниях — и по физике, и по общественной жизни — А. Д. Сахаров проявлял высочайший профессионализм.

Борис Болотовский,
докт. физ-мат. наук, г. н. с. ФИАН