Наука — как свеча во тьме

Имя американского астронома и экзобиолога Карла Сагана (1934-1996) известно всем любителям науки. Его исследования планет всегда были на переднем крае, они высоко оценены профессионалами, но кроме этого он сделал чрезвычайно много для популяризации науки во всех мыслимых формах этого жанра. Совершенно заслуженно его считают выдающимся просветителем ХХ века. Все проекты Сагана в этой области имели большой общественный резонанс, а книги и фильмы увлекли многомиллионную аудиторию. Достаточно вспомнить его научно-фантастический роман и фильм «Контакт», книгу об эволюции мозга «Драконы Эдема», фолиант «Космос», воплощенный в прекрасном телесериале. Многие книги Сагана еще не переведены на русский, но, к счастью, при поддержке «Династии» только что вышла в переводе Любови Сумм одна из последних и самых важных книг Карла Сагана (Carl Sagan) «Мир, полный демонов: Наука — как свеча во тьме» (The Demon-Haunted World: Science as a Candle in the Dark).

В самом широком смысле книга посвящена взаимосвязи науки и общества. Занимая твердую позицию на стороне рационального мышления (сомнение — главная добродетель ученого!), Саган всё же искренне пытается понять корни иррационализма и околонаучных заблуждений. В первую очередь его беспокоят не злостные гонители науки, а простые люди, не потерявшие тягу к новому и необычному.

Однажды таксист по имени мистер Бакли, узнав в Сагане «того самого» ученого, засыпал его вопросами о замороженных инопланетянах, которых прячут на базе ВВС, о контактах с духами, о магических кристаллах, пророчествах Нострадамуса, астрологии, Туринской плащанице… Саган вежливо, но твердо, высказал научную точку зрения на эти вопросы, однако вскоре пожалел об этом: «Мы ехали сквозь дождь, и водитель мрачнел на глазах. Я опровергал не просто неверную теорию — я лишал его духовную жизнь некоей драгоценной грани».

Где же источник конфликта науки и мировоззрения простого человека? Вот мнение Сагана: «Мистер Бакли — умный, любознательный, словоохотливый — оставался полным невеждой по части современной науки. Он был одарен живым интересом к чудесам Вселенной. Он хотел разбираться в науке. Беда в том, что «наука» попадала к нему, пройдя через негодные фильтры. Наша культура, наша система образования, наши СМИ жестоко подвели этого человека. В его сознание просачивались лишь выдумки и вздор. Его никто не учил отличать подлинную науку от дешевой подделки. Он представления не имел о научном методе».

Вывод Сагана очевиден: сказки продаются лучше, чем скептицизм, выдумки развлекают, а критические расследования заставляют напрягать мозги, которые и без того загружены повседневными проблемами. А в результате «живой и любознательный человек, полагающийся на популярную культуру и из нее черпающий свои сведения об Атлантиде (и прочих чудесах. — В.С.), с вероятностью в сто, в тысячу раз большей наткнется на некритически передаваемый миф, нежели на трезвый и взвешенный разбор».

Уже на 20-й странице весьма толстой книги Сагана рецепт противодействия лженауке, казалось бы, найден: «Наука апеллирует к нашей любознательности, восторгу перед тайнами и чудесами. Но точно такой же восторг пробуждает и лженаука. Рассеянные, малые популяции научной литературы покидают свои экологические ниши, и освободившимся местом тут же завладевает лженаука. Если б донести до всех, что никакие утверждения не следует принимать на веру без достаточных доказательств, для лженауки не осталось бы места».

Однако сам автор вскоре демонстрирует, что в этом серьезном деле нельзя ограничиваться лишь коммерческой составляющей: «Лженаука продвигается легче истинной науки, поскольку избегает сопоставлений с реальностью, а именно реальностью, над которой мы не властны, проверяется любое открытие. В результате и критерии доказательства или свидетельства у лженауки существенно занижены. Отчасти и по этой причине лженауку легче скормить непосвященным, однако этого явно недостаточно для объяснения ее популярности».

Обсуждая различные околонаучные заблуждения (лик Луны, марсианский сфинкс, круги на полях, контакты с пилотами НЛО и т. д.), Саган отмечает глубинные особенности нашей психики, способствующие таким заблуждениям. Например, почему мы видим лица в пятнах лунного диска и марсианской поверхности? «Едва научившись видеть, ребенок начинает различать лица. Теперь мы знаем, что это наше врожденное умение. Те дети, которые — миллионы лет тому назад — не различали лица и не приветствовали их улыбкой, не могли покорить сердца родителей, а значит, у них было меньше шансов на выживание. Ныне каждый младенец сразу же учится выделять человеческие лица и расплывается в беззубой улыбке. Неизбежный побочный эффект: распознавание лица из любого узора сделалось для нас настолько привычным, что наш мозг ухитряется найти лицо и там, где его нет».

Саган обсуждает и мировые религии, и новомодные духовные практики и секты вроде «Аум Синрикё». Спектр затронутых проблем и персон чрезвычайно широк: не забыты Мао Цзэдун и Троцкий, Месмер и Ури Геллер, Кашпировский и Жириновский. Казалось бы, какое отношение эти лица имеют к науке. Да никакого! Просто их популярность зиждется на отсутствии у людей научного метода.

«Если ученые станут популяризировать лишь научные открытия и достижения, пусть самые увлекательные, не раскрывая при этом критический метод, то как обычный человек отличит науку от лженауки? И та, и другая будут выступать в качестве окончательной истины. В России (автор имел в виду СССР. — В.С.) и Китае именно это и происходит: наука авторитарно преподносится народу санкцией свыше. Науку от лженауки уже отделили за вас. Простым людям не приходится ломать себе голову. Но когда происходят крупномасштабные политические изменения и мысль освобождается от оков, каждый самонадеянный или харизматический пророк обрастает последователями, особенно если сумеет сказать людям именно то, что они жаждут слышать. Любое мнение, обходясь без доказательств, сразу же возводится в догму. Главная и непростая задача популяризатора науки — поведать истинную, запутанную историю великих открытий, а также недоразумений, а порой и упрямого отказа сменить неудачно выбранный курс. Многие, чуть ли не все пособия для начинающих ученых слишком легкомысленно относятся к этой задаче. Конечно, куда приятнее представлять отфильтрованную мудрость столетий в привлекательной форме как итог терпеливого совместного изучения природы, нежели разбираться в технических деталях этого фильтровального аппарата. Однако научный метод — сложный, утомительный — сам по себе важнее его плодов».

Но — и далее разговор в основном касается религии — «при последовательном применении наука в обмен на свои многообразные дары налагает и суровое бремя: мы обязаны, как бы это ни было трудно, применять научный подход к самим себе и к своим культурным нормам, т. е. не принимать ничего на веру, исследовать свои упования, свое тщеславие, свои необоснованные убеждения; мы должны по возможности видеть себя такими, каковы мы есть. Или же мы будем прилежно и мужественно исследовать движение планет и генетику микробов и идти за этими открытиями туда, куда они поведут, но происхождение материи и человеческое поведение сочтем непроницаемой тайной? Научный метод настолько мощный, что, однажды овладев им, вы не удержитесь от соблазна применять его всегда и повсюду». Овладеть научным методом сложно не только среднему человеку, но и некоторым ученым: «В каждом обществе складывается драгоценный для его членов запас мифов и метафор, которые каким-то образом сосуществуют с повседневной реальностью. Прилагаются усилия к тому, чтобы объединить эти два мира, а расхождения, торчащие углы, обычно оставляют вне поля зрения, словно их и нет. Мы умеем делить свое сознание на герметичные отсеки. Это получается даже у некоторых ученых: не сбиваясь с шага, они переходят от скептического научного мировоззрения к религии и вере и обратно. Разумеется, чем больше несоответствие этих миров, тем труднее человеку жить в обоих, не напрягая сознание и совесть».

(Здесь я вынужден заметить, что некоторые цитаты из русского издания мне приходится исправлять по оригиналу. Редакторы «Альпины нон-фикшн» не до конца справились с задачей. Но это поправимо: книга так хороша, что недалек день ее второго издания.)

Однако Саган вовсе не воинствующий атеист и рационалист. Он сочувствует слабым: «Земная жизнь коротка и полна внезапностей. Не жестоко ли отнимать у людей утешение верой, когда наука не в силах утешить их страдания? Пусть те, кому не под силу бремя научного знания, позволят себе пренебречь научным подходом. Но мы-то не можем брать науку частями, по своему усмотрению, применять ее там, где нас это устраивает, а как только почуем угрозу -отвергать».

Более того, утверждая мощь и величие научного метода, Саган не забывает и о тех, кто в стане ученых перегибает палку:

«Скептики порой впадают в высокомерие, пренебрежительно относятся к чужому мнению? Конечно, сам не раз с этим сталкивался. Подчас словно со стороны слышал этот неприятный тон из собственных уст. Человеческие слабости одинаково проявляются по обе стороны баррикады. Скептицизм, даже по делу, может показаться высокомерным, догматичным, бессердечным по отношению к чувствам и верованиям других людей. И ведь в самом деле: некоторые ученые и завзятые скептики орудуют методом словно тупым инструментом — бьют по головам без разбора. Иной раз кажется, будто скептический вывод делается сразу, заведомо отбрасывая всякую аргументацию, а уж потом рассматриваются факты. Каждому дороги его убеждения, мы как бы состоим из них. Когда нашей системе убеждений бросают вызов, уличают в недостаточной обоснованности или просто задают, как это делал Сократ, неудобные вопросы, выявляя то, о чем мы не подумали, или показывая, что мы спрятали исходные предпосылки так далеко — самим не увидеть,- ситуация воспринимается уже не как совместный поиск истины, а как личная война».

«Не стоит забывать, — пишет он далее, — что и приверженцы суеверий и псевдонауки, хотя во всем неправы, тоже люди с нормальными человеческими чувствами, и они, как и скептики, так же пытаются постичь устройство мира и свое место в нем. В большинстве случаев побуждения этих людей совпадают с движущим мотивом науки, и если воспитание или культура не снабдили их оружием для этого великого поиска, то тем более нам следует критиковать их с сочувствием — и, кстати говоря, никто из нас не безупречен».

Но сочувствие не должно перерастать в оппортунизм. Некоторые, глядя свысока на «народ», рассуждают: «И у скептицизма есть пределы, за которыми он становится бесполезен. Нужно провести анализ преимуществ и потерь, и если мистика с суеверием обеспечивают достаточный уровень спокойствия, утешения, надежды и вреда от этой веры никакого, так не держать ли нам свои сомнения при себе?» Непростой вопрос, считает Карл Саган. Хотите узнать, как отвечает на него он сам? Прочитайте книгу — она того стоит!