Август четырнадцатого

Удивительная наука история. Вроде бы всё только о прошлом, а получается — сплошь о настоящем. Именно такая мысль крутилась у меня в голове, пока я сидела на первой международной научной конференции «Актуальные проблемы исторических исследований: взгляд молодых ученых». Проходила конференция в августе в новосибирском Академгородке и собрала около 60 молодых ученых-историков из России, Казахстана, Украины и Белоруссии. Подобные конференции Совет научной молодежи Института истории Сибирского отделения РАН проводит ежегодно на протяжении последних девяти лет. Но в этом году мероприятие впервые получило статус международного. В первый день молодые ученые, а также около полусотни школьников, студентов и других заинтересовавшихся слушали публичные лекции мэтров.

Какое православие мы возрождаем?

Лекция профессора МГУ Михаила Дмитриева была посвящена роли конфессионального фактора в истории России XV–XVIII веков. «Это отнюдь не только теологические вопросы. Вся русская культура сформирована православием, причем православием византийским. Его влияние ощущается на протяжении всей истории. Оно было сильно в XIX и начале XX века. Оно влияло и продолжает влиять даже сегодня на наше отношение к женщинам, к семье, к войне и революциям — на всю нашу жизнь», — полагает историк. Сегодня, когда в Москве за счет мэрии собираются построить 200 новых храмов, когда о необходимости возрождать веру говорят отнюдь не только священнослужители, лектор задал аудитории весьма важный вопрос: «Какое православие мы возрождаем: византийское, православие времен Петра I или какое-то новое?» В лекции о XV–XVIII веках всплыл и вопрос о сегодняшней ситуации на Украине. «По сути, это территория, на которой столкнулись католицизм и православие. Сложная химическая реакция началась еще в XV веке. Ее результаты мы наблюдаем сейчас», — отметил Михаил Владимирович.

Голод — сумасшедший шофер империи?

Тема русских революций начала XX века, которую затронул ведущий научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения РАН Сергей Нефёдов, тоже актуальности не теряет. То и дело в СМИ сравнивают сегодняшнюю ситуацию в стране с ситуацией в России накануне Первой мировой войны и двух революций 1917 года. Но Сергей Нефёдов столь явных параллелей проводить не рекомендует. Многие основную причину Февральской революции видят в ошибках властей. Но сам лектор уверен, что причины в фундаментальных экономических процессах. За основу своих логических построений он взял теории Мальтуса и Рикардо. Мне как человеку с биологическим образованием эти идеи больше всего напомнили экологические математические модели. Любое население (как и популяция других биологических видов) живет в условиях ограниченности ресурсов. Недостаток плодородных земель при росте населения приводит к проблемам с продовольствием, к повышению цен и ренты, к падению потребления до минимально возможного уровня. Вслед за фазой экономического роста наступает фаза, которую экономисты называют сжатием. В фазе сжатия экономические процессы становятся неустойчивыми. В таких условиях любой неурожай приводит к голоду. В конце концов накапливается массовое народное недовольство, которое может роковым образом проявить себя в случае войны или каких-либо политических осложнений. Рано или поздно неурожаи, голод, восстания, войны, эпидемии приводят к сокращению численности населения, крестьянское малоземелье уходит в прошлое, потребление возрастает и вновь начинается рост населения.

К очередной фазе сжатия российская история подошла к середине XIX века. Статистические данные показывают: в тот период душевое потребление в России упало до голодной черты и затем балансировало вокруг нее, поднимаясь или понижаясь в зависимости от хороших или плохих урожаев, постоянно грозя сорваться в кризис. В 1889 году началась четырехлетняя засуха, кульминацией которой стал Великий голод 1891–1892 годов. Чтобы погасить восстания, Сергей Юльевич Витте предлагал на основе выкупа передать крестьянам половину помещичьей земли. Но Пётр Аркадьевич Столыпин доказывал, что это бесполезно: темпы роста населения в России превышают темпы роста в других государствах и настолько велики, что если даже отдать крестьянам всю землю, то и тогда едва ли можно было бы удовлетворить земельный голод.

После 1907 года крестьянские восстания затихли, но внутреннее брожение продолжалось. Причем уровень этих волнений не зависел от «PR-кампаний», проводимых оппозицией. Есть статистические данные об эффективности агитации в Белоруссии в 1907–1914 годах, в соответствии с которыми крестьянские выступления имели место в 14 из 131 селения, где проводилась агитация, и в 924 селениях, где агитация не проводилась.

Первую мировую Сергей Нефёдов называет «необратимой случайностью». Он отмечает: война не просто началась не вовремя — она началась слишком поздно. «Временны́е промежутки между большими войнами с участием России в XVI — первой половине XIX века в среднем составляли лишь 16 лет, а между окончанием Крымской и началом Первой мировой войны прошло 58 лет, — поясняет Сергей Александрович. — Русское правительство сознавало неготовность страны и армии к большой войне и часто шло на значительные дипломатические уступки. Эта осторожная политика позволяла балансировать у голодной черты и отдалять кризис. Но даже малая война где-то на Дальнем Востоке спровоцировала революцию 1905 года».

По мнению лектора, судьба Николая II была предопределена глобальными факторами исторического процесса — так же, как судьба Людовика XVI и Карла I. Избежать ее было невозможно: «В этом фатальном развитии событий не было ни правых, ни виноватых, и, что бы ни говорили пассажиры автомобиля, управляемого „сумасшедшим шофером“, никто из них не мог справиться с управлением — дальнейшие события продемонстрировали это с предельной ясностью».

Модернизация по—русски

Бурному началу XX века была посвящена и лекция «Первая мировая война: опыт и уроки экстремальной модернизации» главного научного сотрудника Института российской истории РАН Владимира Булдакова. Причины начала Первой мировой войны Владимир Прохорович назвал «психологическими». «Неизбежной ее сделало общественное перевозбуждение. Если же попытаться понять, кому действительно хотелось эту войну начать, то мы сможем назвать всего нескольких человек. В той же Германии — это разве что „сумасшедший кайзер“ да адмирал Тирпиц». В мировую войну тогда вкладывался особый освободительный смысл. Считалось, что на пути к прогрессу стоит только одно препятствие: у Германии — это Англия, у Франции — Германия. В России прогрессивная интеллигенция считала таким препятствием самодержавие, а точнее бюрократию.

Российские власти того времени, как и нынешние, руководствовались не принципами прогресса, а желанием сохранить стабильность. Считалось, что экономика России сможет продержаться на запасах довоенного времени. Но в итоге уже к концу 1914 года пришлось признать, что денег у страны нет, технологическая зависимость от более передовых стран столь велика, что речи о модернизации уже не шло — хорошо бы просто продержаться. К 1917 году страна столкнулась с тотальной нехваткой всего: не хватало угля (который ранее завозили из Англии), не хватало оружия, не хватало даже мешков (их завозили из Америки).

Россия производила меньше половины необходимых ей винтовок (3,3 млн, из них 200–300 тыс. несовершенных; для сравнения: Германия производила более 8 млн). Неудивительно, что остальные винтовки, причем зачастую устаревшие, мы завозили из Японии, Франции, США и т.д. Российская армия того времени воевала винтовками 10 различных систем.

В России за время Первой мировой войны было произведено 28 тыс. пулеметов, в Германии — 280 тыс. Дело в том, что пулеметы в России производил лишь один Тульский завод. В Германии же изготовление деталей для пулеметов передали мелкому бизнесу.

Казалось бы, ситуацию в авиации должны были спасти ставшие впоследствии легендарными бомбардировщики «Илья Муромец». «Вот о чем говорит статистика: в Германии за годы войны было произведено 47,3 тыс. самолетов. Во Франции, законодательнице авиационной моды, — более 52 тыс. В Англии — 47 тыс. Даже в Италии — 12 тыс. А в России — 3,5 тыс. Самолетов „Илья Муромец“ — всего 80 штук, из них летали 40, один был сбит, а еще один, прошу прощения, сам развалился. Причем самолеты были отнюдь не так плохи, как может показаться. Просто не было специалистов, способных их обслуживать», — подводит печальные итоги модернизации в авиации Владимир Прохорович.

Но самую большую проблему модернизации Булдаков видит в транспортной системе. Конечно, многим известны факты, что до Первой мировой войны Россия занимала второе место в мире по протяженности железных дорог. «Правда, от Америки мы по протяженности отставали раз в пять, — замечает лектор. — А по протяженности колеи на душу населения Россия находилась на последнем месте в Европе. Фактически, во время войны эта транспортная система не выдержала напряжения. И дело не только в насыщенности потоков, но и в банальной нехватке паровозов. Американские паровозы, которые Россия начала закупать еще в начале войны, оказались слишком нежными для наших дорог. К тому же оказалось, что с паровозами хорошо бы завозить и машинистов».

Конечно, были и успехи. Например, российская промышленность преуспела в производстве удушливых газов, внимание на которые правительство обратило из-за недостатка огнестрельного оружия. Причем даже военные того времени признавали, что российские газовые снаряды лучше немецких. Это дало хороший толчок развитию химической промышленности. Но, как отмечает Владимир Прохорович, произошел этот прорыв, по сути, благодаря одному человеку — инженеру Ипатьеву. Положительные тенденции наметились в производстве оптических приборов. И хотя наша оптика всё же не могла конкурировать с немецкой, начало ее развитию было положено именно в те годы.

Сегодня очень популярна идея о мировом заговоре против России в годы Первой мировой войны. Булдаков не стал обходить эту тему стороной, однако в мировом заговоре он сильно сомневается: «Самый серьезный заговор того времени — убийство Распутина. Было очень много слухов о самых разных покушениях. Но в реальности все сидели и ждали, что кто-нибудь кого-нибудь убьет. Самодержавие развалилось само собой: роль заговорщиков и революционеров ничтожна».

Богу богово, а кесарю?

Татьяна Леонтьева, докт. ист. наук, декан исторического факультета и завкафедрой отечественной истории Тверского государственного университета, тоже обратилась к теме Первой мировой, затронув проблемы православного духовенства в то время. И в начале века, и теперь церковь обвиняют в том, что в Первую мировую войну она не смогла мобилизовать народ, противостоять безбожию и т.д. По мнению лектора, именно близость православной церкви к власти сыграла против церкви: всё недовольство руководством страны, все пороки империи переносились на духовенство. При этом и сама церковь пришла к войне с целым шлейфом проблем: бедность представителей низшего духовенства, утрата статуса и престижа церкви и т.д. Ситуация усугублялась тем, что сами члены Синода были разделены скандалами вокруг Распутина.

В Русско-японской войне военное духовенство проявило себя так, что в Синоде даже поднимали вопрос о целесообразности содержания такого ведомства. Реформировать военное духовенство взялся отец Георгий (Георгий Иванович Шавельский, ставший протопресвитером военного и морского духовенства в 1911 году). Он полагал, что утешительная роль священнослужителя в тылу, а тем более на фронте себя исчерпала: фронту, на его взгляд, требовались активные функционеры, и священник должен был стать правой рукой командира. Одной из самых важных обязанностей полкового священника Шавельский называл борьбу с сектантством (с 1905 года, после принятия закона о веротерпимости, из православия в секты ежегодно уходило порядка 10 тыс. человек), следом шла антиалкогольная пропаганда, а затем — контроль за политическими воззрениями солдат и офицеров. Татьяна Геннадьевна отмечает, что в итоге, пожалуй, только военное духовенство выработало единую стратегию поведения в надвигающейся войне.

Через месяц после мобилизации духовенства Шавельский провел ревизию… Оказалось, что на фронт отправили в первую очередь тех, кто мешал в епархиях: скандалистов, пьяниц и даже священников, отстраненных от служения. Шавельский писал дерзкие письма в епархии, доказывая, что армия не штрафной батальон и не дом престарелых.

И всё же в первые месяцы войны и в тылу, и на фронте авторитет церкви рос. Это была война, где применялось новое оружие, новые техники боя — солдаты нуждались в моральной поддержке и обращались к священникам как к соратникам, как к утешителям. Народ, напуганный войной, тоже отправился в храмы. Но постепенно потери и неудачи на фронте, голод и прочие неурядицы сказались и на отношении к священнослужителям, которые воспринимались в армии как представители власти. Участились случаи богохульства и даже святотатства. «Большевики расправились уже с ослабленной и разложившейся организацией», — подытожила этот непростой период Леонтьева.

Соорганизатором конференции выступил Новосибирский национальный исследовательский государственный университет (НГУ). Мероприятие проведено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ)