Идет вторая Крымская война. Полезно вспомнить, как начиналась и чем закончилась первая. А началась она с блистательной Синопской победы! Ей посвящена одна из трех полосок на гюйсах, отложных воротничках русских матросов. Увы, победа оказалась пирровой: уничтожение турецкой эскадры аукнулось утоплением Черноморского флота, а сожжение Синопа — разгромом Севастополя.

Это легко предвидел даже Нахимов. Вот что писал Наполеон III Николаю I о его победе: «Франция и Англия не считали нужным посылать десантные войска на помощь Турции. Их знамя не было затронуто столкновениями, которые происходили на суше, но на море это было совсем иное. У входа в Босфор находились три тысячи орудий, присутствие которых достаточно громко говорило Турции, что две первые морские державы не позволят напасть на нее на море. Синопское событие было для нас столь же оскорбительно, как и неожиданно. Ибо не важно, хотели ли турки или не хотели провезти боевые припасы на русскую территорию. В действительности русские суда напали на турецкие суда в турецких водах, когда они спокойно стояли на якоре в турецкой гавани. Они были уничтожены, несмотря на уверения, что не будет предпринята наступательная война, несмотря на соседство наших эскадр. Тут уже не наша внешняя политика получила удар, но наша военная честь. Пушечные выстрелы при Синопе болезненно отозвались в сердцах всех тех, кто в Англии и во Франции обладает живым чувством национального достоинства. Раздался общий крик: всюду, куда могут достигнуть наши пушки, наши союзники должны быть уважаемы».

Даешь Наварин!

В 1853 году Николай I решил, что пора сокрушить Турцию, благо представился серьезный повод: турки отобрали ключи от Вифлеемского храма у православных священников и отдали их католикам. Да и вообще хотелось побед и одолений — и царю, и последнему крестьянину. Но особо вожделели адмиралы Корнилов и Нахимов. Юными лейтенантами сражались они в Наваринском бою, но прошло четверть века, а побед больше не было. Крупных. Оправдывающих адмиральство.

Повторение Наварина стало идефикс, и 23 октября (4 ноября) 1853 года, еще до объявления войны Турции, быстрый на подъем Корнилов поднял свой флаг на пароходофрегате «Владимир» и вышел с вооруженными пароходами «Громоносец», «Одесса» и «Херсонес» на рекогносцировку. На случай встречи с турецким флотом, каковой он желал уничтожить, адмирал отдал на «Херсонес» запечатанный конверт с инструкцией для друга-соперника Нахимова, эскадра которого должна была идти вдоль азиатского берега к Босфору, чтобы отрезать отступление туркам. Сам же Корнилов собирался с вызванной из Севастополя эскадрой линейных кораблей Новосильского действовать с фронта. Если же, писал он, «вам удастся предупредить Севастопольскую эскадру и застать неприятеля на якоре под его крепостями, то блокировать его до соединения, и тогда, с Божьей помощью, может повториться знакомое вам Наваринское сражение!»

Не кажется ли вам, что начальник штаба Черноморского флота проявил удивительную неосмотрительность? К тому времени Англия и Франция дали Порте гарантии безопасности ее портов от русского нападения и довели это до сведения русского правительства (см. выше письмо французского императора). Мало того, их мощный флот уже стоял в Босфоре, и Корнилов сам предупреждал Нахимова остерегаться его нападения. Совсем не трудно было предвидеть, к чему приведет повторение Наварина…

Охота на Осман-пашу

Пароходы Корнилова обнаружили у входа в Босфор турецкую эскадру из пяти фрегатов, корвета и парохода, но налетевший шквал и ранняя осенняя темнота заставили повернуть назад. Топливо было на исходе, и адмирал отказался от свидания с Нахимовым, взяв курс на Севастополь, чтобы уже утром 29 октября (10 ноября) — всего лишь через сутки после прибытия! — вступив в командование эскадрой Новосильского, вывести шесть линейных кораблей на перехват противника.

Увы, поздним вечером того же дня налетел сильный шторм, 11 и 12 ноября корабли Корнилова с трудом держались на месте, а 13-го повернули к северу. Этот же шторм задержал Нахимова у мыса Керемпе, но 1 (13) ноября он получил царский манифест с радостной вестью — война началась! Уже 4 (16) ноября его пароход «Бессарабия» захватил турецкий пароход — первый трофей!

Где же в это время была эскадра Осман-паши, за которой охотился Корнилов и которую ждал Нахимов? Она, переждав шторм в Амастро, шла навстречу последнему и была уже близко…

Корнилов готовился к бою и записывал: «Нельсон мочил коечные чехлы и брезенты на случай пожара. Надлежит стрелять в корпус. В Абукирском сражении корабли стояли против скулы противника. Все предосторожности против огня. Помнить „Орион“ при Абукире и Achille в Трафальгаре». Но турок у Босфора не нашел и отправил эскадру Новосильского на восток, чтобы передать Нахимову два 84-пушечных корабля, а сам на «Владимире» ушел вперед, чтобы поскорее сообщить Павлу Степановичу о турецких пароходах и затем уйти на бункеровку в Севастополь.

Тут начинается самое интересное в нашей истории: цепь ошибок Корнилова, благодаря которой и состоялся Синопский бой. Тот, в свою очередь, повлек за собой вступление в войну англичан и французов, комедия ошибок стала военной драмой, а затем и трагедией Севастополя. Корнилов, мечтавший о лаврах нового Наварина, так много сил положивший на поиски противника и выведший для этого в штормовое море практически весь Черноморский флот, упустил Осман-пашу!

Цепь ошибок

М. П. Лазарев в свое время писал князю А. С. Меншикову, предлагая назначить Корнилова начальником штаба Черноморского флота: «Не знаю, как Ваша Светлость примете представление мое о Корнилове, но могу уверить Вас, что не что другое, как твердое убеждение в достоинствах этого офицера, было причиною, что я решился на оное. Контр-адмиралов у нас много, но легко ли избрать такого, который соединил бы в себе и познания морского дела и просвещение настоящего времени, которому без опасения можно было бы в критических обстоятельствах доверить и честь флага и честь нации?»

Впоследствии, когда эти критические обстоятельства наступили, когда речь зашла о чести флага и судьбе Севастополя, Корнилов оправдал доверие Лазарева. Однако в тот день, который мог стать решающим и дать русским морякам долгожданную победу, причем победу именно в морском, маневренном бою, он ошибся. И не один раз, а трижды! Если не четырежды. Причем ошибки его были весьма характерными, то есть много говорили о характере, стиле его командования и даже о степени соответствия его занимаемой должности.

Если сдуть патриотическую позолоту, то Синоп следует рассматривать как служебное упущение. Будь разведывательная и дозорная служба на ЧФ налажена лучше, будь Корнилов ответственнее, русские могли покончить с эскадрой Осман-паши на две недели раньше, не давая англичанам и французам повода для войны. Нахимов ждал турецкую эскадру и был готов перехватить ее. Уже три недели Павел Степанович, человек суровый и ответственный, бороздил холодное осеннее море. Добыча сама шла на него, и, останься он на месте после захвата «Медари Тиджарет» или двигайся прежним курсом вдоль берега, Осман-паша уже на следующий день попал бы к нему в руки. Но вместо гарантированной победы (что такое турецкие фрегаты с необученными командами против мощных линкоров Черноморского флота в морском бою?!) он еще две недели вынужден будет рыскать по штормовому морю, разыскивая и затем сторожа этих чертовых турок.

Есть веские основания полагать, что виновником сего афронта был Корнилов. Вместо поиска главных сил врага он использовал пароходы для удовлетворения личного честолюбия, гоняясь — начштаба ЧФ, мозг флота! — за призами. Разумеется, после такого конфуза Нахимов готов был море рыть, лишь бы загладить промашку. И судьба Синопа была решена. Тем самым решилась и судьба Севастополя. Так малый камень, вниз катясь, срывает целую лавину…

Запись от 5 (17) ноября в «Историческом журнале эскадры Нахимова» сообщает: «…В 10 часов услышали к W выстрелы, почему и послан пароход „Бессарабия“ в ту сторону для обозрения горизонта и для опроса усмотренного там трехмачтового судна, а в 11 часов, видя, что пальба усиливается, решился по совершенному безветрию подвинуть эскадру к W посредством пароходов…»

Нахимов приложил титанические усилия, пытаясь продвинуть эскадру к месту канонады! Он полагал, что Корнилов наконец-то завязал дело с турецким флотом, и рвался на помощь. Он тут же отозвал «Бессарабию» из погони за парусником и приказал ей взять на буксир корабль «Храбрый», а призовой пароход буксировал его флагманский корабль. Продвинувшись к 3 часам дня на 12 миль, он отправил «Медари Тиджарет» за «Ягудиилом», а еще через два часа отправил и «Бессарабию» — за «Чесмой». Затем поднялся легкий ветер, корабли вступили под паруса и двинулись на северо-запад.

Но что же случилось там, за горизонтом? Кто стрелял?

Случилось следующее. Как пишет Корнилов в донесении Меншикову от 19 (7) ноября: «5-го Ноября с рассветом увидели Анатолийский берег между порта Амастро и мыса Керемпе, и пароходный дым по направлению к Севастополю, а вскоре и эскадру Вице-Адмирала Нахимова в левой стороне, в расстоянии отдаленного сигнала. Полагая, что к эскадре нашей всегда можно успеть возвратиться, я приказал взять курс к видимому пароходу».

Знаменитый бой 5 (17) ноября, первый в истории бой пароходов, — ключевой момент нашей истории. В тот день Корнилов (точнее, Бутаков) одержал трудную победу, взяв приз, однако она не только привела к Синопскому сражению, но и была схожа с ним — своей ненужностью и опрометчивостью. Наполеон, прочитав на острове Святой Елены приписанные ему слова: «Я не совершал преступлений», сказал: «Я совершал нечто худшее — ошибки!» Следует признать, что перед нами именно такой случай. Но ни Корнилов, ни русские историки в ошибках не признались.

А их было много. Во-первых, пароход «Одесса», задержавшийся с выходом из Севастополя и разыскивавший эскадру Корнилова, в ночь на 1 (13) ноября наткнулся на эскадру Осман-паши из шести вымпелов. Шторм отнес ее к северу, и теперь она возвращалась на свой курс вдоль берегов Анатолии, собираясь зайти в Пендераклию (ныне Эрегли). Но «Одесса» так и не смогла найти ни Корнилова, ни Нахимова, чтобы сообщить об этом.

Во-вторых, сильно подвел штурман. Корнилов полагал, что видит турецкий берег между Амастро и Керемпе, где и ожидал найти Нахимова, тогда как «Владимир» находился напротив Пендераклии, куда шел Осман-паша. Сюда же возвращался из Синопа увиденный им пароход — египетский «Перваз Бахри». Но Эрегли расположен в 60–80 милях к западу, и Осман-паша должен был быть именно в этом районе! Да и где же еще он мог находиться, если с востока его сторожил Нахимов, а на западе сам Корнилов прочесал всё побережье от Сулина до Босфора?

В-третьих, — и тут уже прямая вина Корнилова, — даже ошибившись в счислении, ни в коем случае нельзя было бросаться в погоню за одиночным пароходом, не разобравшись с неизвестной эскадрой. Целью выхода всего флота в море была всё же не охота за отдельными судами, но поиск и уничтожение соединений, везущих десант на Кавказ.

А. М. Зайончковский в своей капитальной книге «Восточная война» оправдывает адмирала, который «благодаря ошибочному исчислению „Владимиром“ своего места, поставил себя утром 5 ноября между портом Амастро и мысом Керемпе, тогда как в действительности он находился против Пендереклии. Принятие им при таких условиях обнаруженной к югу эскадры, подходившей по числу судов к эскадре Нахимова, за эту последнюю является вполне понятным».

Но позвольте, Андрей Медардович, это как раз совершенно непонятно! У Корнилова не имелось никаких оснований считать увиденные вдали корабли нахимовскими. Так, князь В. И. Барятинский, флаг-офицер Корнилова, стоявший на мостике «Владимира», вспоминает: «5-го Ноября на рассвете открылся Анатолийский берег, и вскоре мы видим на горизонте эскадру из 4-х больших и 2-х малых парусных судов, к которым мы направляемся, полагая, что это эскадра Нахимова» (из воспоминаний князя Виктора Ивановича Барятинского // Русский архив. 1905. № 1).

То есть Корнилов ничего точно не знает, он всего лишь полагает, что видит эскадру Нахимова. И вместо того чтобы убедиться в этом или же в том, что перед ним противник, которого он давно искал, он… бросается в погоню за пароходом. Желая во что бы то ни стало захватить приз!

Корнилов увидел неизвестную эскадру «в расстоянии отдаленного сигнала». Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона в статье «Сигнализация морская» дает следующие сведения: «Дневные сигналы разделяются на сигналы на близких расстояниях (до 4 морских миль) и на сигналы отдаленные. Сигналы на близких расстояниях производятся помощью флагов и семафоров».

«Сигналы дневные для дальних расстояний. Эти предметы подымаются на мачту в различных сочетаниях и тем дают цифры от 0 до 9, из которых составляется номер сигнала. Окраска этих предметов не играет никакой роли, так как на таких больших расстояниях цвета различаются очень трудно. Но обыкновенно принимается какой-нибудь один цвет; у нас в русском флоте принят — черный».

Может быть, действительно приближался Нахимов и сигнализировал Корнилову? Нет, на эскадре Нахимова не видели «Владимира». Там, как мы уже писали, в 10 часов утра услышали далекие выстрелы, пошли на звуки боя, но к Корнилову и Новосильскому добрались только в 10 часов вечера. Судя по данным журнала эскадры, прошла она до места встречи за это время более 30 миль! Тогда и Корнилов не мог видеть Нахимова.

Или это Осман-паша сигналил, приняв «Владимир» за турецкий пароход? Тоже нет, турки пользовались иной системой сигнализации, поэтому Корнилов сразу бы разобрался в ситуации. И еще: на сигнал Нахимова он должен был дать ответный, но об этом нигде не упоминается. «Владимир» шел даже без флага — тот же Барятинский пишет: «Почти одновременно, по другому направлению, мы видим дым парохода… Подойдя на расстояние пушечного выстрела, мы поднимаем Русский флаг, на что он тотчас отвечает подъемом Турецко-Египетского».

Несколько проясняют ситуацию воспоминания адмирала Г. И. Бутакова, тогда командира «Владимира»: «На рассвете 5-го с „Владимира“ увидели впереди анатолийский берег, в правой руке на горизонте эскадру, совершенно похожую на эскадру Нахимова, и в левой сзади на горизонте дым парохода. Положив тотчас право на борт, я пошел доложить об этом Корнилову. В 8 часов он вышел наверх, и так как при эскадре Нахимова не было видно его парохода „Бессарабия“, а гонимый нами имел направление к Севастополю, то Корнилов и заключил, что Нахимов послал „Бессарабию“ за углем, потому что у нее должно было оставаться его немного. Это мнение разделяли и другие, но по просьбе моей Корнилов согласился продолжать погоню до 9 часов. Тогда стали уже видны мачты и реи. Я просил продолжать, пока откроются кожухи, и таким образом мы наконец увидели, что бежал от нас не русский пароход; это тем более сделалось ясно, что он вдруг переменил курс вправо и потом влево, то есть засуетился, увидев наконец, что к нему идет чужой пароход; а увидеть этого ранее он не мог, потому что наш антрацит вещь самая военная — дыма нет!»

Далее идет подробное описание жестокого боя, затянувшегося надолго. «Хотя явно было, что владимирские ядра и бомбы производили страшные разрушения в корпусе, рангоуте, такелаже и дымовой трубе нашего отчаянного противника, что шлюпки его были избиты и, сброшенные, проплыли мимо нас, что многие ядра попадали в его кожухи и бомбы лопались в корме, неустрашимый капитан всё время был виден на площадке и от времени до времени поворачивал пароход свой, чтобы пустить несколько плохих ядер.

Время между тем шло. „Однако же, скоро ли мы с ним кончим?“ — спросил вице-адмирал Корнилов раздраженным тоном. — „Угодно сейчас?“ — „Разумеется, угодно“. Я скомандовал: „Полный ход! Картечь!“ Через несколько минут адский дождь картечных пуль сотнями посыпался на египтян и треск, производимый каждым ядром нашим, был внятно слышен. Но противники наши не унывали: они также отвечали картечью, и этим снарядом действовали гораздо удачнее, нежели ядрами. В несколько секунд пролетевшей сквозь дымовую трубу, а потом между мной и адмиралом картечной пулей убило на кожуховой лодке адъютанта его Железнова в грудь навылет; под ногами моими, под площадкой, упал простреленный в голову картечью горнист, у носовой пушки тяжело ранило в голову командора, и на юте еще двух. В то же время упал на площадке гонимого парохода, простреленный в бок, капитан его, но скоро опять поднялся. Новые выстрелы освирепелых при виде крови матросов наших и — вскоре неприятельский капитан скрылся, раненный второй пулей, а вслед за ним опрокинуло ядром площадку, на которой он так храбро распоряжался. Еще несколько ядер в расстоянии 50 саж., и неприятельский огонь прекратился, а вслед за тем и наш.

… Замечательнее всего, что этот 3-часовой бой был слышен в то же время тремя эскадрами, которым раскаты грома бомбических орудий дали мысль, что происходит генеральное сражение, а они связаны по рукам и ногам безветрием и не могут принять участия. Одна из эскадр была вице-адмирала Нахимова, другая та, которую вице-адмирал Корнилов оставил под флагом контрадмирала Новосильского и которую быстро приблизил попутный ветер, и третья, турецкая, которую искал взятый пароход, и оказалось, что командовавший ей Гуссейн-па-ша не только также слышал эти выстрелы, но с салинга его видно было, что бой происходит между двумя пароходами.

… когда пленных перевезли на „Владимир“ и наша стрелковая партия заняла караул у крюйт-камеры и по всему пленному пароходу, а партия, назначенная по расписанию к заделыванию пробоин, хлопотала вокруг взятого парохода, чтобы привести его в состояние продолжать путь — с салинга закричали, что видны две эскадры! Одна была к стороне берега, другая несколько ближе первой к нам. Пленные показали, что у них в море две эскадры. Которая же наша из видимых? Это сделалось самым интересным вопросом. Имея в руках избитый приз и своих людей, утомленными продолжительной работой у тяжелых орудий, не обедавшими (до 6 часов вечера) и не евшими ничего с 6 часов утра. Когда я спустился в каюту доложить об этом Корнилову, он лежал усталый на диване. „Что бы вы сделали, если бы меня не было здесь?“ — спросил он. — „Пошел бы к ближайшей и, опознав ее, действовал бы смотря по тому, чьей она окажется“. — „Так и делайте“.

Оставив приз исправляться и потом следовать к Севастополю, мы пошли к ближайшей из видимых эскадр, чтобы до наступления темноты опознать ее. К крайнему нашему удивлению, она оказалась эскадрой контр-адмирала Новосильского, так неожиданно быстро подославшего нас до самой полосы безветрия, в которой происходило сражение. Передав начальнику ее дополнительные приказания к вице-адмиралу Нахимову, вице-адмирал Корнилов приказал править к призу нашему…»

Любопытно, не правда ли? Бой с «Перваз-Бахри» рисуют исключительно в розовых красках: как же, первый бой пароходов, заложивший основы новой тактики, блестящая победа русского оружия! Но, судя по воспоминаниям Бутакова, сам Корнилов особого восторга от хода боя не испытывал. Неспособность его корабля, за строительством которого он лично наблюдал в Англии и на который положил столько сил, быстро справиться с более слабым противником расстроила его и раздражила настолько, что в разгар боя он просто ушел с мостика в свою каюту!

Энциклопедия известного журнала «Вокруг света» в статье, посвященной Корнилову, пишет: «Вице-адмирал не сковывал инициативу командира „Владимира“ Григория Ивановича Бутакова и не давал ему указаний. Для него было важно наблюдать первый в истории бой паровых кораблей». Вот так Корнилов его и наблюдал — лежа на койке в каюте. Вот так и пишут русскую историю.

Сопротивление турок сыграло свою роль, причем важнейшую: они отвлекли на себя всё внимание! По-беда Корнилова оказалась пирровой по многим причинам, главная из которых — потеря времени, в результате чего Осман-паша — а это паруса его эскадры маячили на горизонте — успел скрыться.

Дальнейшее описывает князь Барятинский: «В продолжение 2-х часов мы стояли на месте и чинили повреждения взятого парохода, дабы он мог дойти до Севастополя, и мы затем идем туда, взяв „Перваз-Бахри“ на буксир. Вскоре мы открываем на Севере эскадру из 6 больших судов и в то же время различаем по другому направлению верхние паруса тех судов, которых мы видели утром.

Будучи уверены, что последние принадлежат к эскадре Нахимова, предполагаем, что эскадра, видимая на Севере, неприятельская. Чтобы в том удостовериться, Корнилов приказывает пароходу „Перваз-Бахри“, на котором уже была Русская команда под начальством лейтенанта Попандопуло, идти прямо в Севастополь, а мы сами направляемся к подозрительной эскадре. Спустя некоторое время мы узнаем в ней эскадру Новосильского…»

По другим данным, спешное латание приза заняло более трех часов и к Новосильскому «Владимир» подошел лишь в пятом часу…

Это была третья ошибка Корнилова в тот день: бой и починка приза сильно задержали его; но, убедившись, что перед ним корабли Новосильского, что он должен был сделать? Думаю, броситься на полных парах на юг, к подозрительной эскадре, приказав следовать туда же Новосильскому. Не он ли, Корнилов, лишь вчера приказал ему встретиться с Нахимовым? Вот и встретьтесь поскорее на моих глазах, чтоб душа была спокойна. А что делает вместо этого начальник штаба ЧФ? Празднует триумф в императорском стиле!

Он приказывает призовому пароходу вернуться, берет его для пущей своей славы на буксир, как римский триумфатор, за колесницей которого вели пленных врагов, и «…мы проходим вдоль всей линии наших кораблей с нашим призом на буксире, что вызывает восторженное ура судовых команд посланных по вантам. Мы подходим под корму „Трех Святителей“, и Корнилов велит Новосильскому идти на соединение с Нахимовым» (Барятинский, там же).

Затем адмирал на «Владимире» уходит в Севастополь, сопровождая свой драгоценный приз и так и не пожелав ни выяснить принадлежность неизвестной эскадры, ни встретиться с Нахимовым, который был уже на подходе. Не знаю, как вас, но меня сие удивляет чрезвычайно…

Кстати, нехватка угля на «Владимире», из-за чего Корнилов якобы не мог произвести разведку, отнюдь не является оправданием. Пароходофрегаты тех времен были кораблями с полноценным парусным вооружением и хорошими ходоками без машины!

Как меланхолично замечает Скрицкий, деликатно недоумевая по поводу азарта Корнилова: «Тем временем виденная у Пендераклии эскадра Осман-паши благополучно прошла мимо, ибо единственный наличный пароход был вовлечен в несвойственное ему дело вместо разведки» (Скрицкий Н. В. Георгиевские кавалеры под Андреевским флагом. М.: Центрполиграф, 2002).

Приз ценой в Синоп

Вряд ли приз, захваченный такой ценой, можно считать подарком судьбы. Да, фортуна как будто улыбнулась адмиралу, но насмешливо. Через день, 19 (7) ноября 1853 года, «Владимир» вошел на Севастопольский рейд, ведя на буксире избитый деревянный пароход. Позади шел — они встретились на подходе к порту — железный красавец «Медари Тиджарет», захваченный нахимовской «Бессарабией» без боя. Погода была прекрасная, и стечение народа огромное — всем хотелось поближе рассмотреть плененные суда.

Между прочим, Корнилов получил 19 037 руб. 50 коп. призовых денег, Бутаков — 38 075 руб., тогда как «Медари Тиджарет» оценили в 250 тыс. руб. Увы, изрешеченный бомбами «Перваз-Бахри», скромно переименованный в «Корнилов», недолго служил источником восторга севастопольцев и через день пошел ко дну…

Упоминание о призовых деньгах вполне уместно: они были кстати. Надеюсь, Владимир Алексеевич получил их, ибо был беден как церковная мышь! Даже тысяча рублей серебром была для него суммой, решающей все проблемы. Они на пару с братом владели крошечными деревеньками, поступления с которых никак не могли компенсировать затраты на большую семью, а впоследствии и на поддержание адмиральского декорума. Корнилов жаловался в письмах на долги, на нехватку средств; он вовсе не рад был чести попасть в царскую свиту, генерал-адъютантству, орденам, пожалованным царем, — всё это означало дополнительные расходы и новые долги. Довольно дорогие знаки пожалованных орденов по существующим тогда правилам приходилось выкупать за свой счет…

Что ж, подведем итоги

Две недели кряду Корнилов рыскал по морю, организовывал и посылал на поиски эскадры и отдельные корабли, выспрашивал, выискивал, разведывал, оповещал и координировал, строил планы, мечтал о новом Наварине. И всё это лишь для того, чтобы из-за одного избитого, насквозь продырявленного и тут же утонувшего приза пустить насмарку все сии великие труды! Он проворонил Осман-пашу сам и помешал поймать его Нахимову. Вместо чистой победы в морском бою, каковая не могла вызвать у англичан и французов претензий, Нахимову пришлось долго крейсировать в бурном море, один за другим отправляя поврежденные непогодой корабли на ремонт в Севастополь, затем блокировать и атаковать турецкий порт, от чего царя ультимативно предостерегали, да еще и сжечь его дотла. После чего вступление в войну европейцев, а значит, и ее исход были предрешены.