Книга Жана Старобинского (Jean Starobinski) «Чернила меланхолии» (L’encre de la mélancolie) вышла в Париже в 2012 году. Компания блестящих переводчиков с французского под общей редакцией Сергея Зенкина подготовила и выпустила этот труд в издательстве «НЛО».
В предисловии редактора карьера автора описана подробно. Старобинский — «признанный классик Женевской школы „новой критики“, сформировавшейся в 1950-х годах и подготовившей возникновение структурализма и постструктурализма в литературоведении и культурной теории», — сообщается в предисловии. Дата означает, что размышлять и писать о меланхолии как о культурном явлении Старобинский начал в те годы, когда в России, безусловно, было кому об этом подумать, но победивший во всем классовый подход и соцреализм не допускали публикаций трудов на эту волнующую тему. Теперь это особенно интересное чтение в контексте истории эмоций.
У Старобинского уникальная квалификация: он врач-психотерапевт и историк литературы и культуры. Это дает клиническую точность в анализе текстов и явлений. Поэтому книга начинается с работы, которая называется «История врачевания меланхолии». Автор прослеживает, как представления о болезни и лечении менялись от античности до XX века и как упорно медицина шла к научному методу познания. Жаль, но рецепта излечения от меланхолии книга не содержит.
До второй половины XVIII века в Европе меланхолию лечили в основном кровопусканиями, рвотным и слабительным, поскольку считали, что она происходит от переизбытка черного гумора и надо его из организма выводить. Сторонники гуморальной теории своими методами лечения меланхолии соматизировали пациента, телесно подражали процессу катарсиса и добивались выздоровления. Этим объясняется долгожительство теории.
Цитаты из множества источников рассказывают, какая меланхолия встречается в трудах Гомера, Гиппократа, Цельсия, Галена, Парацельса, как врачевали меланхолию Возрождения и чем от нее спасались в Версале при короле Людовике XV. И сколько нужно было отваги, чтобы в статье «Меланхолия» в «Энциклопедии» усомниться в теории гуморов, во второй половине XVIII века.
Но в Англии сориентировались раньше. Там еще при елизаветинском дворе принялись скучать, страдать от шума большого города, алкать деревенских радостей и ездить в Италию, что прекрасно излечивает душу от меланхолии.
«…Горас Уолпол, Смоллет, Босуэлл, Бекфорд, Голдсмит, Стерн… Действительно ли все они страдают депрессией? Сплин — это невроз и „социальная поза“, продукт культуры», — пишет Старобинский. Мода на меланхолию оказалась устойчивой и быстро распространилась на остальную Европу. Из медицинского феномена она успешно переквалифицировалась в культурный и прожила большую и разнообразную жизнь.
Все последующие тексты в книге — о том, как это происходило. В «Анатомии меланхолии» Старобинский рассматривает представление о том, что меланхолия — это обратная сторона исключительности. И все, кто блистает в науке управления государством, философии, поэзии или искусстве, очевидным образом меланхолики. Здесь описывается одна из главных особенностей меланхолии: «…Одним словом, повсюду, где встречается меланхолия, начинается раздвоение» , — пишет Старобинский. Из этой двойственности и рождается рефлексия. А «Анатомия меланхолии» освещает идейные последствия этого явления в европейской культуре.
В главе «Урок ностальгии» автор размышляет о том, что историкам и филологам чувства доступны для изучения, лишь когда они воплощаются в словах. «Таким образом, история чувств есть не что иное, как история слов, в которых высказана эмоция. В этой сфере у историка и у филолога сходные задачи; нужно уметь опознавать разные „состояния языка“, стиля, посредством которых выражается личный или коллективный опыт: следует держать наготове историческую семантику», — пишет Старобинский. Опасность в том, что, объясняя прошлое языком своего времени, мы искажаем его; но у нас нет другого языка. Старобинский приводит отличный пример — «садизм Нерона». При этом императоре слова «садизм» не существовало.
«Поэтому в своем наброске истории ностальгии я предоставлю говорить языкам былых эпох и буду избегать объяснительного аппарата современной психологической науки для объяснения документов прошлого», — обещает автор. Но понимает, что, «как бы мы ни стремились достичь реальности прошлого, мы можем сделать это только с помощью языка нашего времени, конструируя тем самым то, что станет знанием нашей эпохи, а возможно, и последующей».
Старобинский показывает в своей работе, как слово «ностальгия» понималось в разные культурные эпохи, с тех пор как его придумал врач Иоганн Хоффер в 1688 году.
В названии главы «Спасение через иронию?» уже заключена ирония. Но в тексте этой главы ключевое слово то же, что и в предыдущей, — ностальгия. Из-за нее Гоцци продлил существование театра дель арте. «Для этого человека безупречной и утонченной культуры исчезающие народные традиции превращались в объект ностальгии, делались как бы уже несуществующими, неотвратимая гибель наделяла их чистотой, сообщала эстетическую ценность», — пишет Старобинский. И дальше объясняет, что пьесы Гоцци обвиняли в грехе acedia — «отстранения от реальности, свойственного лени и меланхолии».
Сказка и сон в культуре расположены очень близко. Следующая часть называется «Сон и бессмертие в меланхолии». И рассказывает о злоключениях поэта Бодлера, большого специалиста по меланхолии, которую в ту пору принято было называть сплином. По мнению Старобинского, Бодлер не только изобразил в своей поэзии основные черты меланхолии, но даже сумел «описать чувства, которые станут достоянием „науки“ лишь много позже».
Последняя часть называется так же, как и вся книга, — «Чернила меланхолии». Речь в ней идет о меланхолии в жизни Бодлера, Монтеня, Сервантеса, мадам де Сталь и других. Последствия каждый раз будут разные. Мадам де Сталь, например, изобрела сладостную меланхолию, в которую чувствительные души погружались после крушения личного счастья.
Читать Старобинского полезно и интересно, потому что к высотам своих сложных построений он ведет читателя без высокомерия. Обилие цитат, имен и ссылок не ослепляет, а лишь завораживает. Книга — отличная возможность ознакомиться с тем, как себя осмысляет европейская культура.