16 января 2018 года в Москве, в Высшей школе экономики, состоялся научный семинар Центра исследований современной культуры ИГИТИ и научно-учебной группы «Participatory culture (культура соучастия): сообщества и практики». На нем выступила социолог Дарья Хлевнюк с докладом «Региональные музейные экспозиции, посвященные советским репрессиям: попытка типологизации», основанном на ее будущей диссертации в Университете Стоуни-Брук (США). ТрВ-Наука публикует основные тезисы прозвучавшего выступления, на котором побывал наш корреспондент.
Российская историческая политика сфокусирована в основном на Великой Отечественной войне. Тема репрессий остается маргинальной. Кроме того, в отношении нее не было выработано последовательной линии. Существует Концепция государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий; одновременно преследуются активисты, занимающиеся восстановлением памяти о жертвах сталинского террора. Эта ситуация делает особенно актуальным обсуждение того, как в разных регионах формируются исторические нарративы и коммеморативные практики, посвященные репрессиям, считает Дарья Хлевнюк.
Сейчас часто говорят о так называемой новой культуре памяти. Если раньше представления об общенациональном прошлом основывались на позитивных, триумфальных картинах, позволявших выстроить положительное самоопределение нации, то в последние десятилетия всё меняется в пользу более сложной картины прошлого. Если раньше поле коллективной памяти было полностью монополизировано государством, то теперь, несмотря на то что государство, конечно же, всё еще наиболее сильный и мощный игрок, на это поле могут выходить новые агенты.
Влияние на эту ситуацию прежде всего оказали конец Второй мировой войны и Нюрнбергский процесс, появление информации о Холокосте, позволившие сформировать новые образцы культуры памяти о сложном и неоднозначном прошлом. Благодаря глобализации эти образцы стали распространяться.
В 1990-е годы произошел распад Советского Союза, геополитическая ситуация изменилась, и биполярный мир развалился. Вновь зазвучали старые обиды, которые раньше можно было не замечать. Регионы стали разбираться со своим сложным прошлым.
Говорить не о победителях, а о жертвах
Чем же характеризуется новая культура памяти? Прежде всего, она сфокусирована не на победах, а на трагедиях, не на победителях, а на жертвах. Некоторые исследователи называют ее космополитической памятью. Это может быть память о геноцидах, о преступлениях против человечества, о природных и техногенных катастрофах и так далее. Глобальная культура памяти ныне предполагает, что уже моветон замалчивать трудные страницы прошлого; наоборот, со сложным прошлым нужно каким-то образом разбираться, о нем нужно говорить.
Рассказывая о таком ключевом формате работы с коллективной памятью, нельзя не упомянуть о музеях памяти. Образец такого музея сформировался главным образом за счет музеев Холокоста. Если вы придете в Музей 11 сентября [2001 года] в Нью-Йорке (National September 11 Memorial & Museum), вы обнаружите, что он очень похож на музей Холокоста.
Основываясь на ряде исследований, посвященных музеям памяти, можно выделить три основных принципа существования этих музеев. Во-первых, они пытаются не только рассказать и показать историю, но и воздействовать на эмоции посетителей через художественные образы, через архитектуру.
Во-вторых, повествование в таких музеях ведется с точки зрения жертвы. Например, в Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне (United States Holocaust Memorial Museum) посетитель может взять паспорт одной из жертв Холокоста, где будет написано, что́ с этим человеком происходило на каждом этапе жизни в нацистской Германии. Когда посетитель проходит через экспозицию, он видит не только общую ситуацию, но и прослеживает жизнь человека, паспорт которого он взял, и может соотнести себя с одной из жертв.
В-третьих, такие музеи рассказывают не только о прошлом, они связывают его с настоящим и будущим. В московском Музее истории ГУЛАГа в конце экспозиции посетители могут ответить на вопрос: «Что нужно сделать сегодня, чтобы прошлое не повторилось завтра?» — или продолжить фразу: «Для осознания прошлого надо…»
Госполитика: фокус — на Великую Отечественную войну
Исследователи, которые пишут о том, как в современной России вспоминают репрессии, с одной стороны, очень часто критикуют государственную историческую политику, работающую, с их точки зрения, скорее на забвение репрессий, нежели на поддержание памяти. С другой стороны, они считают, что за увековечение памяти о жертвах борется исключительно гражданское общество, в первую очередь «Мемориал».
Нельзя сказать, что государство однозначно давит любую инициативу по увековечению жертв ГУЛАГа (хотя оно, очевидно, не очень заинтересовано в сохранении памяти о репрессиях). В декабре прошлого года в Москве был открыт памятник жертвам репрессий «Стена скорби» (в церемонии приняли участие как известные правозащитники, так и президент страны). Существует (хотя и очень размытая) Концепция государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий.
В то же время мы помним печальную историю музея «Пермь-36», перешедшего под государственное управление, который до этого перехода был очень похож на музей памяти, работал по схожим принципам. Многие наверняка слышали о судебном процессе над карельским краеведом и поисковиком Юрием Дмитриевым, обнаружившим массовые захоронения жертв в Красном Бору и Сандармохе (см. ТрВ-Наука № 240 за 2017 и № 245 за 2018 год).
Главное, что можно сказать о российской государственной политике в отношении прошлого, — это то, что она нацелена на увековечение памяти о подвиге народа и победе в Великой Отечественной войне. Всё остальное для чиновников довольно маргинальные сюжеты.
Если же мы посмотрим на гражданское общество, то там практики памяти очень разрозненны и разнообразны. Поскольку Россия — большая страна, то было бы странно ожидать, что коллективная память во всех регионах устроена по некоему единому образцу. Исследование охватывает несколько музеев на Колыме, в Карелии, где проходило строительство Беломорско-Балтийского канала, Соловки, музеи в регионах, из которых происходила депортация целых народов. Вопрос о статусе жертв в этих экспозициях — один из ключевых моментов, который много говорит о том, как вообще устроена в России память о репрессиях.
Общество: от осуждения до оправдания репрессий, от новомученичества до исторического нейтралитета
Есть способ говорить о репрессиях, который можно назвать общемировым принципом. Классическая экспозиция дает очень четкое представление о том, кто является преступником, и выносит очень четкую оценку этим преступлениям. В этом смысле «Мемориал» ближе всего к общемировой практике. Среди изучаемых экспозиций ближе всего к этому типу музей в Карелии, где все заключенные (политические и уголовные) показаны более-менее одинаково.
Вместе с тем, например, директор музея в маленьком колымском городе, которая тоже занимается поиском захоронений, сомневается, можем ли мы ставить знак памяти на месте массового захоронения, если знаем, что там похоронены и политические, и уголовные.
Еще более интересный кейс — классификация жертв. Соловки — один из локомотивов идеологии новомучеников, интерпретации истории репрессий с точки зрения Русской православной церкви. На Соловках пока еще остается экспозиция, посвященная Соловецкому лагерю и заключенным вообще, вне зависимости от вероисповедания. Но сотрудница, которая занималась этой экспозицией, больше в музее не работает, а в научном отделе на Соловках почти все сотрудники теперь работают с историей новомучеников.
В храме на Секирной горе был штрафной изолятор; сидевшие там заключенные оставляли надписи на стенах. Когда этот храм был восстановлен, все записи были замазаны. Их сфотографировали, эти фотографии хранятся в архиве музея, но в самом храме их больше нет.
Другой музейный кейс — когда жертвы репрессий находятся в центре повествования, но однозначная оценка преступлениям уже не дается. Эта история тоже с Колымы, где работает активист, очень давно занимающийся данной темой; ему уже удалось сделать невероятно много. Но когда он говорит о ситуации в целом, то задается вопросом: «Может, если бы не пригнали всех этих заключенных, то Колыма так и не была бы освоена? Конечно, всех жертв жалко, но они не бессмысленные жертвы».
Где-то посередине между тем, чтобы говорить о жертвах сталинских преступлений, и о том, как прекрасно всё сделал Сталин, находится позиция, которую можно обозначить как «исторический нейтралитет». Она предполагает суммирование всех возможных позиций: и жертв жалко, и при Сталине было сделано всё хорошо — мол, и эти правы, и те правы.
Эта позиция уязвима. Активисты, которые ее придерживаются, просто самоустраняются от вынесения каких-то оценок. Так, в Магадане есть музей (Магаданский областной краеведческий музей. — Ред.), в котором одновременно существуют две непересекающиеся экспозиции. Одна называется «Колыма» и целиком посвящена лагерной системе и жизни заключенных. Вторая — «Дальстрой» — обычный музей предприятия, рассказывающий о его славных достижениях.
Почему вопрос о статусе жертв в этих повествованиях один из ключевых? Однозначное определение их как жертв, а не как, например, мучеников связан с дискурсом о правах человека, со стремлением к развитию прав человека и с разговором о том, как мы можем относиться к нарушению прав человека. В других же типах экспозиций, в которых этот статус размывается и не так очевиден, он показывает особенности и проблемы памяти в современной России.
Видимо, мы пока еще не очень готовы говорить о сложном прошлом, в том числе потому, что у нас нет единой концепции — либо государственной, либо общественной, — которая была бы поддержана большинством жителей страны. Мы всё еще стремимся говорить о положительном образе прошлого и пока не знаем, как преодолеть историю репрессий.
Вера Васильева,
журналист, редактор проекта «„Свобода“ и „Мемориал“» радиостанции «Свобода»
специально для ТрВ-Наука
Больше всего меня поразило то, что надписи, оставленные заключенными ШИЗО Соловецкого лагеря, были замазаны. Я об этом не знала. Когда (уже почти два десятилетия назад) я была на Соловках, их можно было видеть. На мой взгляд, подобная «реставрация» сродни скалыванию иероглифов в древнеегипетских храмах и граничит с преступлением (если не является им). Только это еще больнее, потому что живы те, чьи родные погибли на Соловках.