Бить наверняка. Сталин против генетики

Карл Маркс был далек от дискуссий о принципах развития жизни, а Фридриха Энгельса биологические исследования интересовали как любителя. От него остались рукописи 1873–1886 годов, хранившиеся после его смерти в немецких архивах социал-демократов. Их воскресил к жизни выдающийся исследователь марксизма из России, живший долгое время на Западе, Д. Б. Рязанов (Сталин казнил этого ученого в годы Большого террора). В 1925 году Рязанов издал книгу Энгельса в СССР на русском и немецком языках под названием «Диалектика природы». В этой работе отмечалась возможность изменения организмов под влиянием условий жизни — то, что стали называть «наследованием приобретенных признаков». Этот принцип был известен и до марксистов, наиболее ясно он изложен в знаменитом труде «Философия зоологии» Жана-Батиста Ламарка, опубликованном в 1809 году. В 1946 году Сталин включил в первый том своих сочинений книгу «Анархизм или социализм?», составленную из статей, якобы опубликованных им на грузинском языке в 1906–1907 годах. Если статьи и на самом деле были написаны Сталиным (в этом можно сомневаться), то из них следует, что идеи ламаркизма заворожили Иосифа Джугашвили еще в начале XX века: автор настаивал, что Ламарк более правильно обрисовал принципы эволюции, чем Дарвин. Этому тезису Сталин следовал всю свою жизнь.

В книге «Сталин и мошенники в науке» и в статье в ТрВ-Наука № 250 от 27 марта 2018 года я подробно описал, как в 1930 году Сталин сообщил философам-сталинистам о своем несогласии с выводами немецкого ученого Августа Вейсмана (одного из родоначальников генетических принципов эволюционного учения). Слушавшие Сталина Митин и др. поделились его взглядами с Трофимом Лысенко, который уже в следующем году перешел от прежнего благоговейного отношения к генетике к резкому ее отрицанию. В СССР развернулась затяжная и драматичная борьба ученых с ламаркистами-сталинистами.

В 1947 году Лысенко подыграл Сталину, когда тот понадеялся решить труднейшие проблемы с продовольствием в СССР с помощью тривиальной панацеи. Грузинские сородичи Сталина передали вождю мешочек с 200 г особого вида пшеницы — ветвистой. Теперь надо было получить из семян сорт, который позволил бы собирать баснословно высокие урожаи важнейшего пищевого продукта и накормить наконец-то голодающих жителей страны. Сталин вызвал Лысенко, вручил ему мешочек с семенами и спросил, можно ли надеяться решить вековечную проблему питания в стране Советов с помощью ветвистой пшеницы. Лысенко в своем более позднем письме Сталину упомянул о таком их разговоре. Для нас же сегодня исключительно важно, что уже во время той беседы Лысенко отлично знал, что надежды на успех с ветвистой пшеницей нет никакой, потому что, как я обнаружил, изучая советские газеты, еще в 1937 году его отец испытал ветвистую пшеницу, но ничего путного из затеи не вышло (см. стр. 637–643 в четвертом издании моей книги «Власть и наука», первое американское издание на русском языке 1989 года, его факсимильную перепечатку в России 1993 года, англоязычное издание 1994 года и дополненное издание на русском языке 2002 года). Однако Лысенко вождю не возразил, а смиренно согласился с поручением. Его сотрудники (включая отца — Д. Н. Лысенко) принялись размножать сталинские семена и якобы добились небывалого успеха, о чем Лысенко известил Сталина в длинном письме от 27 октября 1947 года. Он сообщил, что невероятного успеха добился А. Авакян, который будто бы посеял стакан семян, а собрал «327 кг, т. е. в 1635 раз больше, чем было высеяно». Таких темпов размножения мировая практика не знала, это было несусветное чудо, но, видимо, Лысенко осознавал, что незнакомый с сельским хозяйством Сталин легко «проглотит» явную выдумку и лишь порадуется такому грандиозному успеху. Лысенко даже написал Сталину, что «ветвистая пшеница может давать очень высокие урожаи, порядка 50–100–150 и больше центнеров с гектара». Он попросил назвать новый сорт пшеницы «Сталинская ветвистая». Сталин после этого поверил, что можно действительно надеяться на лысенковских «хлопцiв», которые скоро завалят страну зерном (забегая вперед, нужно сказать, что затея с ветвистой пшеницей так никогда и не дала положительных результатов и оказалась чистой аферой). Сталин, хотя и отдыхал на курорте, посчитал сообщенные ему сведения исключительно важными и написал Лысенко радостный ответ.

АКАДЕМИКУ Т.Д. ЛЫСЕНКО

Уважаемый Трофим Денисович!

Вашу записку от 27.Х.1947 г. получил. Большое Вам спасибо за записку. Очень хорошо, что Вы обратили, наконец, должное внимание на проблему ветвистой пшеницы. Несомненно, что если мы ставим себе задачу серьезного подъема урожайности пшеницы, то ветвистая пшеница представляет большой интерес, ибо она содержит в себе наибольшие возможности в этом направлении.

Плохо, что Вы производите опыты с этой пшеницей не там, где это „удобно“ для пшеницы, а там, где это удобно Вам как экспериментатору. Пшеница эта южная, она требует удовлетворительного минимума солнечных лучей и обеспеченности влагой. Без соблюдения этих условий трудно раскрыть все потенции этой пшеницы. Я бы на Вашем месте производил опыты с ветвистой пшеницей не в Одесском районе (засушливый район!) и не под Москвой (мало солнца!), а, скажем, в Киевской области или в районах Западной Украины, где и солнца достаточно, и влага обеспечена. Тем не менее, я приветствую Ваш опыт в подмосковных районах. Можете рассчитывать, что правительство поддержит Ваше начинание. Приветствую также Вашу инициативу в вопросе о гибридизации сортов пшеницы. Это безусловно многообещающая идея. Бесспорно, что нынешние сорта пшеницы не дают больших перспектив, и гибридизация может помочь делу. О каучуконосах и посевах озимой пшеницы по стерне поговорим в ближайшее время в Москве. Что касается теоретических установок в биологии, то я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину.

С уважением
И. Сталин

Но их обмен письмами не был публичным. Как всё вокруг Сталина было оплетено тайнами, так неизвестными оставались даже для ближайших сотрудников факты его взаимодействия с Лысенко и содержание их писем. Репутация же Лысенко в это время в стране стала плохой. Ученые бомбардировали ЦК письмами, в которых просили немедленно принять меры к прекращению господства лысенковщины. В июле 1948 года на имя Маленкова в ЦК партии пришли обращения И. И. Шмальгаузена, А. Р. Жебрака, Е. В. Бобко и И. М. Полякова, а 16 июля 1948 года непосредственно к Сталину обратился академик П. Н. Константинов (крупнейший селекционер, сорта которого высевали на огромных площадях, лауреат Сталинской премии, зав. кафедрой селекции, семеноводства и методики опытного дела Тимирязевской сельскохозяйственной академии). Он настаивал, чтобы Лысенко устранили от руководства Академией сельскохозяйственных наук.

Такой человек не имеет права быть администратором… Он использует права президента для утверждения своего господства в науке, для создания видимости нерушимости открытых им „законов“. Он явно злоупотребляет Вашим доверием… что он сделал за эти 15 лет? Кем он стал сам? Это худший вид диктатора. Он требует ликвидации всего, что не согласно с ним… Мириться с этим нельзя… Многие ученые АН СССР, ВАСХНИЛа, Московского университета и ТСХ-академии резко критикуют его… Почему с нами никто не хочет считаться? Почему разрешение этих споров передоверяется либо таким лицам, как М. Б. Митин, либо работникам министерств? Почему не прислушиваются к мнению ученых и практиков сельского хозяйства? Почему наша официальная критика не отражает мнения научной общественности, а старается угодить Т. Д. Лысенко?

Однако Сталину предложения крупнейшего ученого России не были интересны, а одна строчка в его письме могла вызвать крайнее раздражение. Дело в том, что Константинов обвинил Лысенко, что тот «вместо дарвиниста стал ламаркистом». Конечно, Константинов не мог предполагать, что сам Сталин был еще более убежденным ламаркистом.

Как мне рассказал в январе 1988 года бывший секретарь ЦК партии Д. Т. Шепилов, в ожидании крупных успехов с ветвистой пшеницей Сталин в конце лета 1947 года прервал секретаря партии Андрея Жданова, когда тот покритиковал Лысенко. Сталин указал на то, что товарищ Лысенко делает сейчас важное для страны дело, и если он даже увлекается, обещая повысить урожайность пшеницы в целом по стране в пять раз, а добьется увеличения только на 50%, то и этого будет вполне достаточно.

Интересно отметить, что в студенческие и аспирантские годы будущий зять Сталина и сын Андрея Жданова Юрий (у которого с юношества были личные и благоприятные встречи со Сталиным с глазу на глаз) прошел практикум по генетике у известного ученого В. В. Сахарова и убедился в том, что законы генетики Менделя прекрасно воспроизводятся на практике. Основываясь на этом, Юрий Жданов, став зав. отделом науки ЦК ВКП(б), решился на публичную критику Лысенко.

18 апреля 1948 года он выступил с лекцией перед пропагандистами высшего партийного уровня в Москве, в которой раскритиковал Лысенко и его методы.

Этот поступок собственного зятя возмутил Сталина. Он потребовал собрать Политбюро ЦК партии, на котором обрушился на Юрия Жданова. Потребовалось написать покаянное письмо, что Жданов и исполнил. Как сам Жданов рассказывал у меня на квартире в Москве в 1987 году, «покаянку» он отправил в Московский горком партии, однако документ был напечатан в «Правде» как письмо Сталину с признанием ошибок.

Фотография, присланная автору Ю. А. Ждановым в 2003 году с надписью на обороте снимка. Ю. А. Жданов неизменно посылал В. Н. Сойферу книги с дарственными надписями, а в книгу «Мимолетности» вложил приводимую здесь фотографию, сделанную в 2003 году на заседании ученого совета Ростовского университета, когда Сойфера избрали почетным профессором этого университета. На обороте снимка Юрий Андреевич написал: «За удивительный момент таинственной жизни, с надеждой на новые встречи. Ю. Жданов. 30.05.2003»

В том же году (31 мая и 1 июня 1948 года) Сталин принял участие в обсуждении кандидатур на получение очередных Сталинских премий по науке и изобретательству и отверг тезисы лекции Ю. А. Жданова.

Ю. Жданов поставил своей целью разгромить и уничтожить Лысенко. Это неправильно: нельзя забывать, что Лысенко — это сегодня Мичурин в агротехнике. Нельзя забывать и того, что Лысенко был первым, кто поднял Мичурина как ученого. До этого противники Мичурина называли его замухрышкой, провинциальным чудаком, пустырем и т. д. Лысенко имеет недостатки и ошибки как ученый и человек, его надо критиковать, но ставить своей целью уничтожить Лысенко как ученого — значит лить воду на мельницу жебраков.

Сам Юрий Жданов вспоминал слова Сталина так.

…Неожиданно [Сталин] встал и глухим голосом сказал: „Здесь один товарищ выступил с лекцией против Лысенко. Он от него не оставил камня на камне. ЦК не может согласиться с такой позицией. Это ошибочное выступление носит правый, примиренческий характер в пользу формальных генетиков“.

По приказу Сталина в Центральном комитете партии под руководством Андрея Жданова начали готовить проект постановления ЦК о поддержке взглядов Лысенко и запрете генетики в СССР. А. А. Жданов получил подготовленный Шепиловым и Митиным проект постановления ЦК, внес свои исправления и передал текст Маленкову. Уже на следующий день, 10 июля 1948 года, за их двумя подписями проект был направлен Сталину и копии Молотову, Берии, Микояну, Вознесенскому, Кагановичу и Булганину. Но Сталину документ не понравился. А. А. Жданов был вообще отстранен от работы. Практическое руководство разгромом генетики было поручено набиравшему силу новому секретарю ЦК Г. М. Маленкову (назначенному секретарем ЦК 1 июля 1948 года и принявшему 7 июля дела от А. А. Жданова).

Сталин вызвал к себе Лысенко, после их беседы они обменялись письмами, а через короткое время в «Правде» было опубликовано решение советского правительства, согласно которому должна была быть проведена внеочередная сессия Академии сельхознаук (ВАСХНИЛ), где Лысенко выступил бы со специальным докладом. Предварительный текст доклада был написан группой ближайших сотрудников Лысенко, затем отправлен Сталину, который сам сел редактировать текст на 49 страницах. Он выбросил полностью один из 10 разделов, носивший название «Основы буржуазной биологии ложны», сохранив из него лишь один абзац с критикой высказываний Нобелевского лауреата, физика Эрвина Шрёдингера, о наследственности и написав против него на полях заглавными буквами: «ЭТО В ДРУГОМ МЕСТЕ». Он подчеркнул фразу «Любая наука — классовая» и пометил на полях: «ХА-ХА-ХА… А математика? А дарвинизм?» — убрал самые одиозные благоглупости вроде слов «драгоценные руководящие указания… в работах товарища Сталина», вставил в текст фамилию Вейсмана (которого он не любил особо), после чего Лысенко внес 12 абзацев с разносом взглядов этого великого ученого. Сделав много сходных замечаний и исправлений, Сталин лично дописал некоторые абзацы. В качестве примера можно сослаться на отрывок, в котором он вычеркнул отдельные слова или вписал слова и целый абзац (напечатаны курсивом).

Во-первых, те известные положения ламаркизма, которыми признается активная роль условий внешней среды в формировании живого тела и наследственность приобретенных свойств в противоположность метафизике неодарвинизма (вейсманизма), — отнюдь не порочны, а, наоборот, совершенно верны и вполне научны.

Во-вторых, мичуринское направление отнюдь нельзя назвать ни неоламаркистским не является, а являет собой творческий советский дарвинизм, отвергающий ошибки того и другого и свободный от ошибок теории Дарвина в части, касающейся принятой Дарвиным схемы Мальтуса.

Нельзя отрицать того, что в споре, разгоревшемся в начале XX века между вейсманистами и ламаркистами, последние были ближе к истине, ибо они отстаивали интересы науки, тогда как вейсманисты ударились в мистику и порывали с наукой.

Он заменил некоторые выражения (так, вместо «буржуазное мировоззрение» появилось «идеалистическое мировоззрение», «буржуазная генетика» была заменена на «реакционная генетика» и т. д.). (Подробный анализ сталинских помет был дан Есаковым и др. и Россияновым.)

Он принял и другое важное решение, заявив, что нужно удовлетворить запрос Лысенко о наведении силой «порядка» в Академии и заменить выборы в ВАСХНИЛ назначением новых членов. Приказ об этом был издан от имени правительства СССР (Сталин был председателем Совета министров СССР), в нем был приведен длинный список сторонников Лысенко, сделанных академиками без выборов. В «Правде» 28 июля 1948 года появилось информационное сообщение об этом. На так называемой Августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года генетика была запрещена в СССР.

Через два года после этой сессии ВАСХНИЛ (в 1950 году) Сталин приказал Сектору науки ЦК созвать объединенную сессию АН и АМН СССР, на которой одна из старейших большевичек, 79-летняя Ольга Борисовна Лепешинская, объявила о возможности возникновения клеток из неживого вещества. Теперь запрет был осуществлен и в отношении цитологии. А чтобы всем стало окончательно ясно, в каком направлении будет двигаться советская биология, Сталин преподнес Лепешинской щедрый подарок — Сталинскую премию. Сделано это было необычным способом. Сталин всегда внимательно следил за процессом присвоения премий имени себя, учрежденных им в 1939 году в пику Нобелевским и рассматривавшихся в стране как более весомые научные награды. Он всегда присутствовал на заседаниях комитетов по присуждению премий его имени, лично просматривал списки кандидатов, вносил фамилии тех, кого считал достойными. И всего раз распорядился наградить премией человека не в обычную дату, не в свой день рождения, 21 декабря. 20 сентября 1950 года в газетах от имени комитета по Сталинским премиям была выражена просьба к Совету министров СССР присудить Лепешинской Сталинскую премию вне очереди за «выдающиеся научные исследования неклеточных форм жизни и происхождения клеток». Ждать решения правительства долго не пришлось. На следующий день те же газеты сообщили, что Совет министров СССР удовлетворил просьбу и присудил Лепешинской Сталинскую премию 1-й степени за 1949 год по разделу биологических наук.

Вера в изменение наследственности живых организмов под влиянием внешней среды постоянно доминировала в мыслях Сталина. Теперь ему нужно было развить «успех» в новой области — изучении поведенческих реакций, формирования личности «советского гражданина». Привитые советскому человеку навыки, стиль поведения и мышления, воспитанные советской жизнью, не могли, по его убеждению, улетучиваться со смертью человека, должны сохраняться у потомков. Мировая наука отвергала такое предположение, но он считал отвергание ошибочным.

Сталин вызвал к себе Ю. А. Жданова (последний рассказывал мне об этом) и объяснил задачу: использовать предлог — празднование столетия со дня рождения Павлова — и наказать тех, кто ведет науку в неверном направлении и не признает роли среды на наследственность, или, иными словами, наследования условных рефлексов. Жданову пришлось приступить к новой — позорной и даже попросту грязной работе — сбору наветов на лучших ученых и поиску тех, кто не погнушается на такую грязь пойти.

Новое собрание ученых надлежало провести столь же помпезно, как сессии 1948 и 1950 годов. Выполняя это поручение, Ю. А. Жданов отправил 28 сентября 1949 года, накануне 100-летия со дня рождения И. П. Павлова, письмо тестю:

Товарищу Сталину И. В.

В эти дни по всей нашей стране широко отмечается столетняя годовщина со дня рождения академика Павлова. В статьях и выступлениях много говорится о значении его великого учения. Однако совершенно обходится вопрос: правильно ли у нас развивается павловское наследство? Факты свидетельствуют о том, что в этом деле у нас имеется серьезное неблагополучие. Около трехсот научно-исследовательских медицинских учреждений в той или иной степени занимаются физиологией, однако успехи медицины более чем скромны, они явно не соответствуют такой огромной трате сил и средств. Одна из причин этого, как мне кажется, заключается в слабом использовании идей Павлова, в целом ряде попыток отвергнуть и опровергнуть его учение.

Я просил бы Вас, товарищ Сталин, ознакомиться с моей запиской, посвященной этому важному вопросу.

В приложенной к письму записке Жданов назвал троих обвиняемых (наверняка предварительно получив от тестя указание, кого следует определить поименно): Леона Абгаровича Орбели (1882–1958), Лину Соломоновну Штерн (1878–1968) и Ивана Соломоновича Бериташвили (1875–1974). Все трое были людьми в советской и мировой науке видными и признанными.

Через неделю Сталин ответил Жданову, разослав копии своего письма еще нескольким членам Политбюро (грузина Бериташвили он именовал на русский манер Беритовым).

Товарищу Жданову Ю. А.

Получил Ваше письмо об академике Павлове и его научном наследстве. Я рад, что Вы взялись за дело академика Павлова. У меня нет разногласий с Вами ни по одному из вопросов, возбужденных в Вашем письме. Ваша оценка теории великого русского ученого, как и оценка его противников, — совершенно правильны.

По-моему, наибольший вред нанес учению академика Павлова академик Орбели. Фарисейски именуя себя главным учеником Павлова, Орбели сделал всё возможное и невозможное для того, чтобы своими оговорками и двусмысленностями, бесчестным замалчиванием Павлова и трусливо замаскированными вылазками против него развенчать Павлова и оклеветать его. Чем скорее будет разоблачен Орбели и чем основательнее будет ликвидирована его монополия, — тем лучше. Беритов и Штерн не так опасны, так как они выступают против Павлова открыто и тем облегчают расправу науки с этими кустарями от науки. Наиболее верным и толковым последователем Павлова следует считать академика Быкова. Правда, он, кажется, несколько робок и не любит „лезть в драку“. Но его надо всемерно поддержать и, если у него хватит мужества, нужно устроить дело так, чтобы он полез в драку, объяснив ему, что без генеральной драки нельзя отстоять великое дело Павлова.

Я согласен с Вашими выводами и даже готов возвести их в куб. Теперь кое-что о тактике борьбы с противниками теории академика Павлова. Нужно сначала собрать втихомолку сторонников академика Павлова, организовать их, распределить роли и только после этого собрать то самое совещание физиологов, о котором Вы говорите, и где нужно будет дать противникам генеральный бой. Без этого можно провалить дело. Помните: противника нужно бить наверняка с расчетом на полный успех.

Хорошо было бы заручиться поддержкой Вавилова и других академиков. Также хорошо было бы иметь на своей стороне министра здравоохранения Смирнова. Недели две тому назад я имел беседу со Смирновым, и мне кажется, что он поддержит это дело.

6 октября 1949 г.
Привет (И. Сталин).

Своим письмом Сталин доказал еще раз, каким он был незаурядным мастером широкомасштабных интриг и политических провокаций. Пусть он писал не кому-то, а члену собственной семьи и стесняться было ни к чему, но ведь как ярко писал. Даже язык его поучений молодому политическому начальнику был чересчур откровенным: «собрать втихомолку соратников», «распределить роли», «бить противника наверняка», а не «робко» и т. п.

Ученые, которых он поручал «бить», в первую очередь Бериташвили и Штерн, прославили имя России на мировой арене, поэтому не было оснований называть их «кустарями от науки» и заявлять, что их никчемность в науке «облегчает расправу с ними». Причисление Штерн к числу подлежащих разносу было вообще необычным, поскольку она уже находилась в заключении — ее арестовали в январе 1949 года вместе с другими членами Еврейского антифашистского комитета за мнимую антисоветскую деятельность, единственную не расстреляли, а присудили к трем с половиной годам заключения (Лина Соломоновна была мировой знаменитостью в медицине, изучала геронтологию — науку о старении, что, видимо, очень интересовало Сталина, отсюда мог следовать и «мягкий» приговор). Штерн приехала «строить в СССР социализм» в 1925 году из Швейцарии, где получила высшее образование, стала известным ученым и, более того, вообще первой из женщин получила должность профессора за то, что сделала много открытий и в физиологии, и в биохимии, открыла фермент дегидрогеназу, стала соавтором учения о гематоэнцефалическом барьере. В СССР Штерн стала первой женщиной — академиком АН СССР (в 1939 году), академиком АМН СССР (с момента создания этой академии в 1934 году), получила в 1943 году Сталинскую премию 2-й степени.

Как казался странным выбор Штерн и Бериташвили на роли «антипавловцев», так со стороны поначалу было трудно понять, чем академик Орбели — прославленный советский ученый — мог прогневать Сталина. Но объяснение существовало: Орбели стал раздражать высокомерием, не пропел дифирамбов Лысенко и Лепешинской и позволил себе перечить главному тезису о возможности прямого изменения наследственности внешней средой. На состоявшемся 16-17 октября 1948 года общем собрании ученых, работавших в ленинградских институтах Академии медицинских наук СССР, он публично отказался признать, что условные рефлексы изменяют наследственность.

Представьте, что все условные рефлексы, которые в течение нашей жизни вырабатываются, будут передаваться по наследству, — какие потребуются мозги для того, чтобы из поколения в поколение накапливать все условные рефлексы и наследственно передавать их дальше.

Сталин много лет ценил Орбели и поручал ему всё новые задачи (получить «в обход Сталина» несколько орденов Ленина, звание Героя Социалистического Труда, Сталинские премии и звания генерал-полковника и академика трех академий, стать вице-президентом АН СССР было невозможно). Теперь настало время развенчать зазнавшегося любимца.

Главный доклад на «Павловской» сессии сделал К. М. Быков. В кулуарах совещания в день его открытия стали говорить, что его доклад лично просмотрел Сталин и внес в него свои поправки. Быков вроде бы вслух ничего не говорил, но, когда его спросили в лоб, согласно покивал головой. Таким образом, как и во время проведения сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года или сессии трех академий по живому веществу, Сталин повел себя очень заинтересованно. Пустить на самотек эту «Павловскую» сессию он не мог.

Таким образом, на протяжении многих десятилетий Сталин упорно сохранял неверие в законы науки генетики, административно запретил в СССР исследования в этой области, замещал их кустарными некачественными поделками и часто попадал на крючок обманщиков и фальсификаторов. Причем это происходило не только с генетикой, со многими другими дисциплинами. Несмотря на свое ничтожное образование, он навязывал свои непродуманные предложения во многих областях знания, брался судить о вещах, в которых не разбирался, рушил судьбы талантливых ученых, нередко проявлял не просто тиранию, а шел на очевидные преступления, когда посылал на смерть многих людей. Он был человеком хитрым и злопамятным, но неглубоким и предельно жестоким. Во всем мире наука и высшее образование развивались ускоренными темпами. Сталин пытался поспеть за мировым прогрессом, в стране появлялись новые университеты и институты, пусть их было и несопоставимо меньше, чем в европейских странах, США или Японии. Однако от диктатуры и самоуправства Сталина ни страна, ни наука в конечном счете не выиграли. А нездоровые тенденции в общественной жизни, морали и образовании нам не раз еще аукнутся.

Валерий Сойфер,
советский и американский биофизик, молекулярный биолог и
историк науки, профессор Университета им. Дж. Мэйсона (США)