Двести дней лингвистов в Тур-Абдине

Лингвист Сергей Лёзов, профессор Высшей школы экономики, и его коллеги продолжают защищать вымирающие арамейские языки от небытия. На сей раз Сергей Владимирович рассказал корреспонденту ТрВ-Наука Алексею Огнёву об экспедициях в Тур-Абдин — район на юго-востоке Турции, где говорят на редком языке туройо. Чем он интересен для ученых? Как его носителям удалось пережить резню 1915 года? Что происходит сейчас в этой местности? Об этом и многом другом вы узнаете из нашего материала.

— В чем основная цель экспедиций в Тур-Абдин?

— Дело в том, что туройо, как и другие живые арамейские языки, — это “an endangered language”, “eine bedrohte Sprache”, то есть слабо документированный и, стало быть, недостаточно понятый бесписьменный язык, которому угрожает исчезновение. Наша первая задача — документация туройо, то есть сбор устного материала, создание национального корпуса в виде базы данных, скажем, хотя бы на полтора миллиона словоформ и дальнейшее осмысление этого материала. При этом мы с коллегами занимаемся историей арамейского языка и хотим двигаться от сегодняшнего этапа к историческим истокам языка, которые не даны в наблюдении, то есть мы описываем историю арамейского от сегодняшнего дня до праарамейского (Proto-Aramaic) — языка-предка всех арамейских наречий, который существовал во втором тысячелетии до нашей эры. Праарамейский — это, как вы понимаете, объект реконструкции, текстами он не засвидетельствован. Исходя из исторической задачи, мы занимаемся в первую очередь теми (всё еще) живыми арамейскими языками, которые, по нашим предварительным представлениям, наиболее важны именно для понимания истории языка.

— Энциклопедия подсказывает, что слово «туройо» означает «гористый». Это самоназвание?

— С самоназванием народа и языка, как часто бывает у малых народов, непросто. «Туройо» (ṭuroyo) действительно означает «нагорный, гористый». Получается, что говорят на нем провинциалы, которые живут в горах, черт знает где, и в диаспоре не всем носителям нравится этот лингвоним. Поэтому, вероятно, самое распространенное самоназвание in situ, в самом Тур-Абдине — это «сурйойо туройо», что приблизительно можно перевести как «нагорный сирийский» язык. Множественное число «­сурйойе» (suryoye) — это одновременно этническое и конфессиональное обозначение, то есть «христиане-арамеи», члены конфессии, которую извне называют «­яковиты». А слово mšiḥoye (мшихойе «христиане») как религиозное самообозначение употребляется, по моим наблюдениям, реже, чем suryoye. Слово «оромойо» («арамейский») носители туройо не употребляют применительно к своему языку. Это слово ассоциируется скорей с дохристианскими временами, это что-то «языческое». В европейской диаспоре употребительно слово «сурайт», но непосредственно в Верхней Месопотамии я его не слышу.

Как это часто бывает, название языка связано с проблемой идентичности и выбором мифических истоков. Скажем, в немецком городе Гютерсло, где, как говорят, живут до 15 тыс. христиан — выходцев из Турабдина, мы в августе 2016 года застали среди них партию «ассирийцев» и партию «арамеев». У «арамеев» есть свой Verein и периодическое издание на немецком.

В XIX веке язык туройо был распространен на довольно большом пространстве в Верхней Месопотамии к востоку от Тигра. Там компактно проживало арамейское население, при том что большинство в этом регионе составляли курды. Были там и арабские поселения. Верхняя Месопотамия относилась тогда к одному из вилайетов (крупных административных единиц) Османской империи.

В 1915 году, в ходе Первой мировой войны, младотурецкое руководство поставило себе цель уничтожить все христианские общины. Во внешнем мире известней всего геноцид армян, потому что у армян есть государственность и хорошее представительство в диаспоре. Вы читали роман Франца Верфеля «Сорок дней Муса-Дага»?

— Честно говоря, нет.

— Тогда я советую прочесть. Он посвящен самообороне армян на горе Муса-Даг и основан на исторических событиях.

— Сейчас этот вопрос был снова поднят в Конгрессе США. Наконец-то палата представителей признала геноцид, но буквально на днях резолюция была заблокирована в Сенате.

— Да, потому что Турция формально остается стратегическим союзником американцев. Из крупных европейских стран геноцид армян признала Франция. Что касается США… Помню, как я участвовал в сборе подписей в Калифорнии за признание геноцида еще в 1990 году…

Как бы то ни было, гораздо менее известно, что другие христианские общины Оттоманской империи тоже стали жертвами геноцида. Это христиане-арамеи («ассирийцы») и христиане-арабы. (Про резню христиан-арабов вообще ничего не слышно, потому что у них нет внешнего представительства, нет диаспоры, сколько-нибудь обладающей голосом на Западе. Об этом знают только арабисты-диалектологи, которые посещали эти места и работали там.)

— Почему часть выживших в резне вообще осталась в Турции и до сих пор живет там? Они укрылись в горах?

— Младотурки очень хотели провести то, что нацисты потом назвали Gleichschaltung, гомогенизацию населения (в частности, путем физического устранения меньшинств), но технических возможностей у младотурков не хватало.

Иной раз авторитетные люди среди мусульман защищали иноверцев. На эту тему у нас есть запись одной из наших главных собеседниц, сказительницы Нисане. Она родилась в 1933 году. Ее родители пережили резню в детстве, и она запомнила их рассказы.

На туройо геноцид 1915 года называют Sayfo («меч», то есть «резня») или Ferman («указ»). Дед Нисане услыхал о том, что предстоит «окончательное решение», и стал строить с односельчанами в деревне Дер Кубе укрепление на крыше церкви. Его друг, курдский шейх Хаджи Ага (известный всем курдам националист), вскоре посетил местного медура (османского администратора), и тот велел Хаджи Аге заняться уничтожением трех подотчетных ему арамейских деревень. («У тебя есть три арамейские деревни. Если там кто-то останется в живых, я залью тебе в глотку расплавленный свинец», — так передают его слова в традиции.) Хаджи Ага вернулся в Дер Кубе, сказал арамеям, что их укрепление никуда не годится, и вывел их в «замок» (quro), то есть обнесенную стеной деревню Ḥaḥ (там многие деревни и даже дворы походят на замки). В «замке» собралось население всех трех деревень, они выдержали осаду, отстреливались 40 дней, как в романе Верфеля. Те, кто не поместился в «замок», погибли. Осаждали их, нужно полагать, тоже курды. Сорок дней спустя осаждавшие отступили, но люди поначалу боялись выходить из «замка». Тут Šex Fatḥalla (курдский шейх, спасший тысячи христиан, легендарная фигура в памяти арамеев, о нем мы записали отдельный рассказ) дал слово чести, что их не тронут. И тогда христиане покинули «замок» и разбрелись по окрестностям.

Одна из важных книг, в которой об этом рассказывается, так и называется: «Резня, сопротивление, защитники: мусульманско-христианские отношения в Восточной Анатолии во время Первой мировой войны»¹.

— И сколько носителей туройо сейчас живет в Тур-Абдине?

— Сейчас их осталось около 2,5 тыс. человек. До резни их, вероятно, было не менее 50 тыс. Город Мидьят — наша база во время экспедиций — был некогда почти целиком христианским, то есть арамейским. Сейчас это преимущественно курдский город, на западе города живут арабы, и есть около сотни христианских семей, это носители туройо, они живут на востоке, в районе бывшего христианского старого города.

После геноцида община носителей туройо в какой-то мере оправилась. Я теперь хорошо представляю себе жизнь в деревнях Тур-Абдина в эпоху до прихода туда современной массовой культуры — до электричества, техники и телевизора, то есть, судя по рассказам, быть может, до 1980–1990-х годов.

Есть знаменитая семитомная работа немецкого библеиста и арамеиста Густава Дальмана (1855–1941) «Arbeit und Sitte in Palästina» («Труд и быт в Палестине»). Это этнографическая энциклопедия о жизни арабов в Палестине до Первой мировой войны. Отдельный том — о земледелии и его традиционных орудиях (Der Ackerbau), еще один — про обработку зерна «от жатвы до муки» (Von der Ernte zum Mehl), есть тома о скотоводстве, об охоте и рыболовстве, о домашнем быте и фрагментарный восьмой том — о жизненном цикле, «Рождение, брак, смерть» (Geburt, Heirat, Tod). Дальман исходил из того, что описание традиционного общества Палестины конца XIX века поможет понять мир, в котором создавалась еврейская Библия, и ее текст. Конечно, он был прав.

И вот, когда записываешь и расшифровываешь рассказы о жизни в Тур-Абдине в 1930-е, 1940-е, и даже 1950-е годы, складывается впечатление, что и там всё было как две тысячи лет назад в Палестине. В основе — это всё еще натуральное хозяйство. Питались плодами своих рук. Выращивали зерновые культуры (пшеницу, ячмень), ­разводили ­мелкий и ­крупный рогатый скот. Дома строили из того, что было под рукой bu ṭuro, в нагорье, то есть вручную перерабатывали известняк, жгли его, в итоге делали из него кустарное подобие цемента. Огромные усилия шли на то, чтобы создать все предметы быта (мебель, посуду) из камней, глины, небольшого количества дерева и т. д. Об этом записано много рассказов. Жизнь как в эпоху раннего железа. Изнурительный нудный труд, люди быстро стареют.

Понятно, что, когда появилась лазейка, люди стали бежать. Многие переселялись в Стамбул, и там их дети переходили на турецкий. Когда Германии потребовалась дешевая и малоквалифицированная рабочая сила во время Wirtschaftswunder (экономического чуда) 1950-х — начала 1960-х годов, туда потекли Gastarbeiter — в частности, турецкие граждане, и среди них были курды и христиане.

— Как называется эта ветвь христианства?

— Сирийская ортодоксальная церковь. Ее часто называют Сиро-Яковитской по имени монаха Иакова Барадея, одного из лидеров эпохи христологических споров VI века. Сакральный текст — Пешитта, перевод Библии на классический сирийский язык. Но меня всё это не цепляет. Хотя я, так сказать, бывший теолог, сейчас от религии далек.

— Как выглядит Мидьят?

— Еще недавно, лет 50 назад, тут было два города — Мидьят и Эстель, в четырех километрах к западу. Старый город, собственно Мидьят, — исторически христианский, там до сих пор живут десятки арамейских семей, но преобладают курды. Обычный старинный ­город Ближнего Востока — на улицу выходят глухие стены, узкие улицы, машина не везде проедет. Грязновато, обычная нетуристическая жизнь. Тут же овцы, козы, коровы — их держат в домах, повозки с ослами. Муэдзины в определенные часы громко поют. Есть с десяток яковитских церквей, их поддерживают в порядке, литургию в них служат в очередь по воскресеньям. На восточной окраине — монастырь Mor Obrohom (Авраам), в нем администратор и охрана, монахов нет (ну, может, один-два). И еще там лагерь для беженцев из Сирии, ведь граница недалеко, а там война.

А в старом городе Эстеле и сейчас живут преимущественно арабы, по-турецки эту этническую группу называют muhallemi, на туройо — mḥalmoye. Их родной язык — один из арабских говоров восточной Анатолии. Такие же глухие стены, всякая мелкая рогатая живность, бодрящий запах овечьего навоза, кладбище, мечеть. В Мидьяте мне удалось купить muhallemi — турецкий словарь, он бывает полезен при работе с арабизмами в туройо.

— Сколько экспедиций уже состоялось?

— Первая разведывательная поездка была в январе 2018 года, и уже тогда удалось записать много важного материала. Потом мы ездили регулярно — на две недели в апреле-мае и в октябре-ноябре, и от 30 до 50 дней каждую зиму и лето. То есть последний раз я работал там с 25 октября по 11 ноября, и 1 января лечу снова — на 40 дней.

— Кто работает с вами?

— Почти всё время я работаю на пару с юной курдской девушкой Гульсумой Демир. Постоянные участники экспедиции — Алексей Лявданский, мой друг и ближайший коллега-арамеист, а еще Юлия Фурман и Никита Кузин, мои ученики, выпускники Института восточных культур РГГУ. Они оба — уже взрослые исследователи-арамеисты, без них у нас ничего бы не вышло. С нами несколько раз ездили две девушки из Киева, Таня Азарова и Ира Каплан, они учились у нас на летних школах по семитским языкам в Остроге (Западная Украина) в 2016–2018 годах, ну и заинтересовались. В частности, Таня отвечает за фото- и видеосъемку. (У нас собрался немалый архив аудио- и видеозаписей.) В некоторых поездках участвовали наши московские коллеги и ученики Таня Файн и Максим Калинин. А еще со мной над изданием текстов работает Чарлз Хэберль (Charles Häberl), американский коллега-арамеист из Rutgers University. Он преподавал классический и современный мандейский на наших летних школах в Остроге и произвел хорошее впечатление, так что этой весной мы пригласили его прочесть курс новомандейского у нас в Институте классического востока и античности Высшей школы экономики. И вдруг я почувствовал в нем потенциал для работы над туройо. И вот с июня мы регулярно работаем с ним по Skype, а 1 января он летит со мной в Тур-Абдин.

— Сколько всего человек вы опрашивали?

— Около 25. У нас есть специальные вопросники, анкеты для первоначальной работы с информантами. С теми из них, кто, грубо говоря, любит и умеет говорить, мы стараемся продолжить работу.

— Вы разговариваете напрямую на их языке?

— Когда мы с Алёшей Лявданским 2 января 2018 года впервые поехали в Тур-Абдин, я знал туройо как знают мертвый язык, как латынь, что ли. В устной речи я понимал только отдельные слова и фразы. Поэтому я с самого начала подготовки к полевой работе в Тур-Абдине, с лета 2016 года, исходил из того, что нам потребуется язык-посредник. И мы тогда же начали учить курманджи, курдский, так как в Тур-Абдине носители туройо, как правило, знают курманджи, это родной язык большинства населения. Он интересен и из-за контакта туройо с этим языком, долгого и интенсивного. И, как выяснилось со временем, знакомство с курманджи необходимо для адекватного понимания полевых записей туройо, устных текстов на этом языке и, в частности, — для понимания фольклора.

Но, разумеется, к началу экспедиции наших предварительных познаний в курманджи не хватило бы для полевой работы. И тут на сцене появляется Гульсума Демир, Гуля. Мы с ней ­списались в Facebook, и я пригласил ее в Москву. Это сентябрь 2017 года, Гуле 21 год, она окончила бакалавриат в Стамбуле. Ее родители — крестьяне из курдской деревни Дереджа в Турабдине, километрах в 30 от Мидьята. Она стала учиться русскому языку в РГГУ и работать с нами, в частности, учить нас курдскому, а мы ее — туройо. С Гулей мы говорили преимущественно по-английски.

Короче, весь 2018 год немалая часть полевой работы в Тур-Абдине, а также быта и логистики у меня шла через посредство Гули и курманджи, но потихоньку прямое общение с информантами на туройо росло. 1 января 2019 года я приехал в Мидьят один, без Гули, провел так 10 рабочих дней за сверкой записей с информантом: мы вдвоем прорабатывали транскрипцию и обсуждали смысл. Тут уж я был вынужден строить всю работу и жизнь на туройо. Потом приехала Гуля, мы работали все вместе еще 30 дней, но всё уже шло на туройо, мы с тех пор втроем работаем только на этом языке.

— Какой фольклорный сюжет вам больше всего запомнился?

— Мы представили статью — публикацию и анализ одной сказки — в английский Journal of Semitic Studies, и ее приняли, а это хороший журнал. Это будет первый публично явленный плод нашей полевой работы. Сказка называется «Стерка Зера», что означает «Золотая звездочка».

Когда я расшифровывал эту сказку, то сразу подпал под ее очарование — и решил издать ее первой. Я как-то почувствовал ее глубокую архаику. Вообще-то я далек от фольклористики. В последний раз я занимался ею на первом курсе под руководством Николая Ивановича Кравцова, великого фольклориста, в 1970-е годы.

У носителей туройо почти весь фольклор пришел от курдов. У них нет арамейских народных сказок. И Гуля говорит: «Слушайте, а я эту сказку слыхала в детстве». Мы поехали в Стамбул, и она со слов своей сестры Закии записала ее по-курдски. Особой разницы в сюжете нет, но по-курдски она называется «Зерка Зера», то есть «Злато злат», как «Песнь песней». Алёша Лявданский обнаружил, что это очень популярный сюжет в курдском мире. Он нашел еще семь вариантов и проследил ключевые мотивы по указателю Аарне — Томпсона, где систематизированы основные сюжеты в сказках разных стран и народов. И написал фольклористический комментарий в нашей статье.

— Каковы ближайшие планы вашей команды?

— Мы выпустим книгу — собрание текстов с переводом, аппаратом и словником. Мы предварительно договорились об этом с академическим издательством Brill (Leiden/Boston). Планируется выпустить ее в серии “Studies in Semitic languages and linguistics”. Книга, разумеется, предварительно пойдет на peer review. Дальше мы должны будем создать описание диалектов туройо и новую грамматику.

— Какие перспективы у туройо? Насколько скоро он может исчезнуть?

— Все языки такого рода обречены. Туройо не преподают в школах в том смысле, в каком в Турции преподают турецкий, а в Германии — немецкий. Львиная доля носителей языка живет в диаспоре: в Германии, Швеции и т. д. Очевидно, что там язык не передается из поколения в поколение в полной мере. Например, дети идут в немецкую школу, растут в немецкой среде. Они слышат туройо в основном лишь дома от родителей, в пассиве они его знают, в активе — всё меньше. Через одно поколение язык в этой семье более-менее обречен.

— Религия в диаспоре тоже вымирает?

— С религией как атрибутом идентичности дело, видимо, обстоит проще, чем с языком. В Берлине есть по крайней мере один храм Сиро-Яковитской церкви. Мы там бывали в 2016 году. Там Пешитту переводили на туройо с листа.

— Все-таки в чем кардинальные отличия туройо от родственных языков?

— Все арамейские языки близкородственные. Они братья и сестры, как славянские языки. Но если вы будете говорить с поляком или украинцем, то поймете далеко не всё. Классический сирийский — это двоюродная бабушка туройо. Самое основное отличие — в туройо вся прежняя семитская глагольная система погибла, а новая глагольная система образована на базе продуктивных отглагольных прилагательных (то, что в быту называется «причастие»). Вы никогда не задумывались о том, что в прошедшем времени в русском у глагола нет отличий по лицам? В настоящем — по лицам есть, а по родам — нет. Настоящее: «я делаю, ты делаешь, он/она делает». А прошедшее? «Я сделал(а), ты сделал(а), он сделал, она сделала». Почему? Потому что русское прошедшее — это бывшее изменяемое по родам предикативное прилагательное, то есть перфект с отпавшим вспомогательным глаголом «быть». Упрощенно говоря: было «я есмь сделал(а), ты еси сделал(а)», и так дальше — а стало то, что имеем сегодня.

Вспоминаются дольники юного ­Сельвинского «К вопросу о русской речи».

Все 10 арамейских причастий стали основами личных глагольных форм, ничто не пропало зря. Если признаваться вам во всем до конца, то меня как историка семитского глагола именно этот факт заставил обратиться к изучению туройо. Это так называемая «морфологическая революция». Ну а потом стало поздно — я уже полюбил его.

— С чем эта революция связана?

— Это серьезный вопрос. Окончательного ответа еще не найдено. Вероятно, одна из причин — контакт с иранскими языками.

— Большое вам спасибо за беседу! Желаю вам и вашим коллегам энергии в экспедициях и подготовке книги!

Сергей Лёзов
Беседовал Алексей Огнёв

Фото Гульсумы Демир и Татьяны Азаровой

¹ D. Gaunt. Massacres, Resistance, Protectors: Muslim-Christian Relations in Eastern Anatolia During World War I, Gorgias Press.