Выпивать — здесь, закусывать — там

Между прочим, в конце мая 1915 года, в самый разгар Первой мировой войны, в Москве случился ужасный погром. «Славная» традиция еврейских погромов была наконец-то прервана — грабили немецкие магазины: как-никак воевали с немцами, а не с евреями. Но громили всё равно свирепо, разворовывали всё, что попадется под бандитскую руку. Больше всего понравился мародерам магазин «Зингер» с его увесистыми швейными машинками, которые каждому громиле пришлись по душе.

Кондитерский магазин «Эйнемъ» у Ильинских ворот тоже покрушили. Довольно абсурдно, если вдуматься, — ведь у немцев, как и у других слабосильных народов, нет твердого знака, а это означает, что Эйнемы давно уже русские. Покрушить-то покрушили, но сладостями не полакомились, ибо каждому москвичу было известно, что будущие фашисты торгуют продуктом, который избирательно травит православных людей. Погромщики не стали угощаться даже шоколадными конфектами «Мишка косолапый», выпущенными проклятыми немцами для отвода глаз к 300-летию дома Романовых.

Советская власть переименовала товарищество «Эйнемъ» в «Красный Октябрь» и прекратила безобразия. Она праздновала совсем другие годовщины. Словом, погромов больше не случалось, одни праздники. До нападения Германии на СССР оставалось еще довольно много времени.

***

В своей жизни я насмотрелся на самые разные очереди. В моем счастливом детстве без стояния в очереди ты не мог получить ничего хорошего. Вообще ничего. Ни куска хлеба, ни ботинок, ни телевизора. Стоя в очереди, ты проклинал всё на свете; отстояв ее — радовался, что она кончилась, ощущал себя вольноотпущенником. Пребывание в очередях закаляло характер и портило его. Устав пялиться в чужую спину, люди поворачивались друг к другу лицами и приступали к предъявлению претензий: вас здесь не стояло, у самой рожа кривая, ты бы на себя лучше в зеркало взглянул… И это только начало действия, дальше — не для печати.

Сначала ты строился, чтобы доползти до неопрятной продавщицы, которая отрезала тебе кусок колбасы и завертывала ее в неопрятную серую бумагу. Потом строился, чтобы доползти до кассы. Заплатив, расталкивая возбужденную толпу, снова плелся к продавщице за своим куском. Та же самая процедура повторялась в остальных отделах: хлебном, молочном, рыбном… Получив требуемое, ощущал его ценность и расходовал бережно. Помойные ведра при СССР наполнялись исключительно медленно.

Никогда не видел, чтобы в советской утомительной очереди кто-нибудь умер. Мотивация дожить до ее конца была слишком высокой. Но убить могли — сам видел, как в горбачевские времена борьбы за трезвость из гигантской очереди за водкой выпал человек с ножевой раной. Дело было возле завода имени Лихачева, в очереди стояли мрачные автомобилестроители. Человек упал на заплеванный асфальт, раскрашивая его своей кровью. Толпа молча продвинулась на один шаг вперед — так смыкается над утопленником равнодушная морская вода. Стало понятнее, почему грузовики лихачевского завода никому не нужны.

Советская очередь — это судьба, которую не выбирали. Наверное, в такой безальтернативности есть и своя привлекательность. Я долго разглядывал интернетовскую фотографию пестрой очереди, состоящей из нескольких сот альпинистов: на высоте восьми километров они ждали своей очереди для подъема на вершину Эвереста. Ждали тупо и долго; несколько человек умерли от кислородного голодания. Умерли добровольно, никто никого не убивал. Никто не стал и хоронить трупы. Тела на Эвересте коченеют мгновенно и навсегда. Они замерзают намертво, и когда-нибудь их будут изучать антропологи, пытаясь выяснить, почему в те далекие времена мы были такими идиотами.

***

Покупал в гастрономе: картошку, капусту, морковку, редиску, лук, кабачки и т. д. Не забыл и про апельсины с виноградом. Не забыл и про сухофрукты с орехами. Словом, нагрузился под завязку. Продавщица оглядела меня и несколько презрительно молвила: «Вегетарианец, что ли?» Продавщица была дородная — таких любил изображать Рубенс. Таких же, но уже одетых, рисовал Кустодиев. Но Рубенс с Кустодиевым — это роскошество упругих форм, у этой же они стекали к низу. Судя по бейджику, продавщицу звали Элиной. Надежный источник в бакалейном отделе известил меня, что Элина раньше торговала колбасой и агитировала употреблять в пищу побольше овощей. Словом, Элина не любит не только меня, но и свою профессию.

Но не все продавщицы такие. Кристина в рыбном отделе — совсем другая. Это женщина плавных очертаний, губы крашены в меру, рыба ей нравится. Это видно по тому, как аккуратно разложены тушки по цветовой гамме: сначала рыба красная, потом розовая, потом белая. Невзрачный бурый минтай — в некотором отдалении. Но рыбы молчаливы, а Кристина любит поболтать и приветствует мое появление возгласом: «Наконец-то!» Отбирая для меня кусочки получше, она восклицает: «Как я люблю свою профессию! Я так люблю живое общение!» Я знаю, что у нее есть машина, квартира, есть дача, есть муж, есть дочь, есть внук. Всё в единственном экземпляре, но для счастья больше и не надо. При прощании она машет мне своим грудным плавником и обольстительно произносит: «До встречи в эфире!» Интересно, как она себе это представляет? В любом случае, каждое ее предложение венчается восклицательным знаком.

***

Приехавши на португальский курорт Алгарве, я был разочарован: солнечно, но вода ледяная, купаться нельзя, ноги сводит. Приехавши в Алгарве, был поражен: столько англичан разом я никогда не видел — так им там нравится. Русских к белым людям я могу отнести только с оговорками: кожа у нас розоватая, желтоватая, коричневатая. Ну и так далее. А вот у англичан — и вправду белая. Прибывая в Алгарве, они походили на как следует вымоченные трупы. Однако всего за день свирепое солнце сдирало с англичан пошедшую красными лохмотьями кожу целиком. Но — о чудо! — на следующее утро она отрастала снова и оставалась такой же белой. И англичане продолжали разговаривать по-английски без всякого акцента. Правда, предпочитали общаться только с себе подобными — гордились тем, что Великобритания была когда-то владычицей морей. Ну и что? Португалия тоже когда-то была. Даже в Алгарве есть переулок Васко да Гамы. Но где ты теперь найдешь владеющего португальским иностранца? Разве только в Бразилии. Всё величие осталось в прошлом.

А я вот разговаривал с местным населением по-английски с московским акцентом. В супермаркете спросил на кассе: «How much?» Наверное, кассирша не поняла мой пиджин и спросила в ответ: «Кулек нужен?» Я ее прекрасно понял и ответил: о да! Оказалось — наша, родная, с Украины.

***

У японцев очень острые ножи, я к таким не привык. Вот и порезался, когда рубил салат в своем академическом общежитии в Токио. Порезался и порезался — замотал палец скотчем. Вышел на улицу — другое несчастье: у ботинка отлепилась подошва. Снял ремень, замотал подошву и пошлепал в обувной магазин. На полках смотреть не стал, сразу сел на банкетку. Подлетает молодой человек: чего изволите? Приносит одну пару — жмут, приносит другую — велики. Тащит третью. «Вот это то, что вам нужно: колодка широкая, кожа мягкая, примерьте, пожалуйста. Но чуть-чуть подороже выйдут». Стал обувать, зацепился пальцем за задник — кровь из пальца так и хлынула, ботинок залила. Пришлось покупать, оказалось, что «чуть-чуть подороже» — это 18 тысяч йен. Я себе такого никогда не позволял. Ботинки всё равно оказались маловаты, но я в них и пошел. Потом, правда, разносились — кожа-то и вправду мягкая. Палец тоже зажил.

Хорошо быть ангелом — порхают себе по кучевым зефирным облакам. Им ботинки вообще не нужны. Но меня в ангелы никогда не возьмут: говорят, они поют хорошо, а у меня слуха нет.

***

Наши рыбные магазины — жалкое подобие японских. Нашу рыбу сырой есть не станешь, она с гельминтами. Что до японских винных лавок, то они — жалкое подобие наших, такое бутылочное разнообразие японцам и не снилось. Так что выпивать нужно здесь, а закусывать — там. Но только лететь долго, за время пути протрезвеешь.

Александр Мещеряков