7 февраля 2021 года исполнилось 70 лет замечательному японисту, историку, популяризатору науки, лауреату премии «Просветитель» и другу нашей редакции Александру Мещерякову. Публикуем поступившие в редакцию отклики.
Слово о юбиляре
Илья Смирнов, директор Института классического Востока и античности НИУ ВШЭ:
Эти заметки написаны для очередного выпуска «Истории и культуры Японии»; может быть, найдут их небезынтересными и читатели ТрВ. Дело в том, что инициатором этого замечательного издания был — и остается его неизменным ответственным редактором — Александр Николаевич Мещеряков, которому в феврале 2021 года исполняется 70 лет, а коллеги собираются поднести весомый том в подарок юбиляру.
Нужно признаться, что идея преподнести человеку ко дню рождения результат, в значительной мере, его собственных трудов кажется мне весьма сомнительной, но, как пелось в старинной песне, дорог не подарок — дорога любовь. Вот о любви, воспользовавшись случаем, и поговорим.
В конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века всё отечественное востоковедение не сказать чтобы процветало: десятилетия жестоких гонений в 1930–1940-е годы, при самом прочном научном фундаменте, не могли не сказаться; исследовательский уровень и, соответственно, качество подготовки молодых ученых неуклонно снижались; старшее поколение покидало научное поприще.
Японистика теряла свои позиции как-то особенно зримо. Это научное направление возникло в России позже главнейших — китаеведения, арабистики, тюркологии, иранистики; устойчивая традиция едва складывалась стараниями Н. И. Конрада и его учеников, но сам мэтр, увлекшись идеей «восточного Ренессанса», почти оставил японские штудии, так и не превзойдя себя самого образца 1920-х годов.
Невероятный экономический взлет Японии после войны, вместе с мировой славой японской культуры — классической и новой литературы, кинематографа, архитектуры и промышленного дизайна, искусства составления букетов и выращивания карликовых деревьев, сам уклад тамошней жизни, в которой сплавились национальное и всемирное, — всё рождало горячий интерес к далеким островам.
В 1960–1970-е годы от желающих учить японский язык отбоя не было. Только поехать, как это называлось в достославном московском Институте восточных языков при МГУ, в «страну изучаемого языка» удавалось немногим и по большим праздникам, вроде ЭКСПО-70. В конце 1980-х отправиться в Японию стало несравненно легче; в начале 1990-х мог поехать каждый, кто хотел, — российская японистика зримо обезлюдела.
Именно тогда в реальном или кажущемся научно-японистическом безлюдье Александр Николаевич вышел на дорогу общественного служения: до той поры известный японист, он вдруг (или это не слишком проницательным наблюдателям вроде меня показалось, что «вдруг») объявил о конференции японистов, начал скликать москвичей и питерцев, провинциальных ученых. Постепенно жизнь в японистике сначала затеплилась, потом разгорелась ровным, устойчивым научным пламенем, столь плодотворным для всякой науки.
С той поры превосходный ученый сделался прекрасным организатором; потом, когда в нашем тогдашнем Институте восточных культур и античности возникла программа по Японии и появились студенты-японисты, —удивительным преподавателем, наставником, заботливым отцом-командиром. При всех этих неимоверных заботах А. Н. не уставал исследовать разнообразные японские сюжеты: с завидной непринужденностью переходил от баснословной древности «Кодзики» и «Нихон сёки» к современности эпохи Мэйдзи, Второй мировой войне и т. д.; упорно переводил старинные тексты и новейшие сочинения японских писателей; выступал с популярными лекциями о Японии — думаю, мало кто рекрутировал в японистику такое количество молодежи или заинтересовал тянущихся к знанию обывателей культурой островной империи.
Нельзя не сказать и о собственном творчестве А. Н.: он автор нескольких стихотворных сборников, романов, воспоминаний; последние мне, как прожившему ту же эпоху и примерно в тех же обстоятельствах, кажутся особенно замечательными по точности характеристик времени и людей, по несентиментальной поэтичности, зоркости взгляда, даже снисходительности к человеческим слабостям.
Кстати (вернее, некстати), о слабостях. Кому-то наверняка покажется идеализированным набросанный мною currente calamo портрет Александра Николаевича. Что тут скажешь? Как всякий человек, А. Н. не лишен слабостей; но пишу-то я не «объективку» для отдела кадров, не приснопамятную характеристику для выезда за границы социалистической родины.
Делателя легко судить и осуждать, он уязвим: непременно совершит промах; вольно или невольно поступит иначе, чем от него ждали; чей-то этический максимализм окажется уязвленным — свободное дело, как говорил Андрей Платонов.
Но я-то, как и обещал в начале этих заметок, говорю о любви; ее А. Н. достоин, как мало кто, а всё прочее, словно горчащая приправа, придает этому чувству завершенную полноту.
Японистика как наука и род деятельности, японисты как сообщество благородных профессионалов, при всей разности устремлений и мнений, возраста и статуса, уверен, согласятся со мной.
И не только японисты. Весь наш Институт классического Востока и античности НИУ ВШЭ, как прежний ИВКА РГГУ, ощущает важность присутствия в своих стенах Александра Николаевича Мещерякова: человека, ученого, преподавателя, — и быть по сему еще многие лета.
А что до пожелания юбиляру, то лучшего, чем совет Конфуция «после семидесяти следовать желаниям сердца, но не преступать меры», на мой китайский вкус, и не придумать.
Учителю – 70
Анна Оськина, преподаватель ИКВИА ВШЭ:
Александр Николаевич всегда повторяет: «Невозможно чему-то научить, можно только научиться». Раз так, то у Мещерякова научилось не одно поколение японистов. Чему? — спросите. Да многому: жить, думать, любить свое дело, быть честным, быть стойким. В этот день хочется пожелать Учителю крепкого здоровья, хороших учеников, крепкого вина и добрых друзей рядом!
Степан Родин, канд. ист. наук., доцент ИКВИА ВШЭ:
В своей последней на данный момент научной монографии «Остаться японцем: Янагита Кунио и его команда…» Александр Николаевич, помимо прочего, описывает празднование аналогичного юбилея «отца японской этнологии» в 1944 году. Среди подарков юбиляру выделялись трость с набалдашником из буйволиного рога и 300 листов писчей бумаги. Трость, видимо, должна была стать физической опорой для пожилого Янагиты, а вот дефицитная бумага, которой он по-настоящему обрадовался, не просто позволила ему продолжить заниматься своим любимым делом — сочинением текстов — в более комфортных условиях, но и в каком-то плане послужила поддержкой для его учеников и последователей, вдохновлявшихся работами учителя и продолжавших его дело.
На бумаге сейчас уже почти никто не пишет, а компьютер, использующийся преимущественно как печатная машинка со встроенной функцией отправки и получения корреспонденции, у А. Н. работает исправно, и что дарить тому, кто в своих книгах описывает огромное множество разнообразнейших явлений и вещей, но как будто ни в каких вещах не нуждается, — большой вопрос. Если не вещи — то слова и дела, и данный радостный повод хочется использовать, чтобы вспомнить о сказанном, написанном и сделанном.
К «сказанному» можно отнести открытые публичные и камерные университетские лекции, поэтические чтения, разговоры в курилках и на кухне, телевизионные выступления и эфиры на радио. Слушать А. Н. всегда чрезвычайно интересно, и не важно, идет ли речь об узкопрофессиональных вещах, касающихся, например, функционирования японского государства в VIII столетии, или же о делах повседневных, вроде похода в магазин или прогулки с собакой.
Острота зрения наблюдателя, живой ум, научный и литературный дар, неизменное желание понять суть даже самых, казалось бы, обычных вещей и увидеть их в новом свете придают рассказам А. Н. удивительную глубину и очарование. За почти 16 лет, прошедших со времени, когда я впервые побывал на лекции учителя, мне не раз доводилось слышать от самых разных людей, что их последовательное увлечение Японией началось после того, как они услышали выступление А. Н. или прочли его работы.
А. Н. доводилось выступать и в маленьких аудиториях, и в больших залах, и среди учеников, и в не самой комфортной для ученого обстановке, но, как только он берет слово, что-то меняется даже в самой напряженной атмосфере. В связи с этим мне особенно хорошо запомнился эфир одной телепередачи, посвященной трагедии на АЭС «Фукусима». Гости студии долго о чем-то напряженно спорили, срываясь на крики и переходя чуть ли не к личным оскорблениям. В полемическом задоре, наверное, нет ничего дурного, однако пена у рта, с которой иногда пытаются доказывать собственную правоту, делает слова неразборчивыми для слушателя, а яростность аргументов застилает глаза и мешает видеть проблему.
А. Н. никогда не говорит нарочито громко, и его манера речи — вдумчивая, с паузами и аккуратно прилаженными словами — не похожа на речь телевизионного диктора, однако его слушают и к нему прислушиваются. В тот вечер, как только микрофон передали А. Н., шум и крики стихли, а нездоровое напряжение, повисшее в студии, сменилось на более спокойную атмосферу, располагающую не к разговору о «себе» и «своей» правоте, а о сути проблемы, и всё происходящее приобрело какое-то человеческое измерение.
Думаю, А. Н. так интересно слушать в том числе и потому, что сам учитель, несмотря на все прочитанные книги, изученные вопросы, огромный и разноплановый жизненный опыт, не пресытился знаниями, не утратил любопытства, терпения и внимания к деталям, что позволяет ему подмечать недоступное иному взору. Рассказывая истории, А. Н. говорит не о себе, а о мире вокруг и удивительных, порой чудаковатых, людях, его населяющих, и за его рассказами читается огромное желание поделиться своими наблюдениями.
Вкупе с литературным талантом и личным обаянием это делает А. Н. великолепным рассказчиком, замечательным ученым и лучшим учителем, которого только можно пожелать. «We teach by our presence», — любит повторять А. Н., и это можно, наверное, считать его преподавательским девизом; и учит он смотреть не на себя, а вместе с ним на мир вокруг. Даже такая личная книга А. Н., как «Остается добавить», хотя и напоминает по форме автобиографию, но по ней заметно, что в зеркало смотреться ее автору не очень интересно.
«Видеть и быть невидимым — не об этом ли мечтали дальневосточные мудрецы?» — пишет Александр Николаевич во вступлении к «Запискам дачного человека», снижая высокий пафос фразы тем, что помещает наблюдателя в дачное отхожее место. Высокое и низкое, комическое и трагическое, практическое и теоретическое — всему этому есть место в жизни, и всё это одновременно может присутствовать и в научных работах А. Н., в которых ему удается быть «невидимым» лишь отчасти.
Наблюдение предполагает наблюдателя, неравнодушие которого не позволяет объектам описания превратиться в засохшие пятна краски на страницах книг, а оживляет их. Для художественной прозы это безусловный плюс, но и для научных и научно-популярных работ подобный эмоционально-заряженный подход доказывает свою состоятельность при соблюдении научных принципов, работе с источниками, тщательной выверке фактов и способности признать право на мнение, отличное от собственного. Такие книги, как «Император Мэйдзи и его Япония», «Быть японцем: история, поэтика и сценография японского тоталитаризма» или, например, «Остаться японцем: Янагита Кунио и его команда», являются, на мой взгляд, примерами научных монографий подобного рода. У А. Н. есть дар впечатляться и сообщать интерес другим, в том числе через научные и научно-популярные работы, и доказательством тому может служить присуждение ему премии с говорящим названием «Просветитель».
В прошлом году стало известно о присуждении А. Н. ордена Восходящего солнца — наверное, высшей почести, которую японское государство способно оказать иностранному ученому, и 16 декабря 2020 года А. Н. этот орден вручили. Посол Японии г-н Тоёхиса Кодзуки тогда отметил, что столь высокой награды удостаиваются не единичные достижения — она вручается по итогам длительной и последовательной работы.
На днях у А. Н. Мещерякова вышла совсем ненаучная книга заметок и наблюдений «Записки предпоследнего возраста (читателям 60+)», само название которой говорит о некоторой сумме предыдущего опыта. 7 февраля 2021 года учителю исполнилось 70, и юбилей — это, безусловно, повод подводить итоги — но лишь промежуточные, а возраст если и можно назвать «предпоследним», то лишь в литературных целях. В 21-й статье 12-го закона древнеяпонского свода «Тайхорё» сказано, что чиновники, достигшие 70-летнего возраста, имеют право «выпрашивать кости» (骸骨を乞う, гайкоцу-о коу) — подавать прошение об отставке в силу возраста. Думаю, будь А. Н. древнеяпонским чиновником, ни один император подобного заявления от него бы не принял.
↑
«Главные свойства ученого — это усидчивость, трудолюбие и любопытство.
И в этом деле меня многому научили японцы»
Выступление А. Н. Мещерякова на церемонии вручения ордена 16 декабря 2020 года.
Я бесконечно благодарен за оказанную мне высокую честь. Возвращение туда, где был когда-то счастлив, далеко не всегда бывает счастливым. Но в моем случае это вовсе не так. Пять лет назад, 10 ноября 2015 года, в этом же зале мне вручили грамоту Министерства иностранных дел Японии, а сегодня я удостоился другой чести и стал орденоносцем. Я расцениваю этот орден как признание заслуг всей отечественной японистики, которая внесла большой вклад в большое дело — лучшее понимание друг друга.
В Токугавской Японии к браку по любви относились отрицательно, поскольку видели в страстном чувстве разрушительную для общества силу. В то время семейную судьбу молодых людей обычно определяли родители. Они учили молодого человека поступать так: ты сначала женись, а потом уже полюби. Приблизительно так у меня и вышло с Японией: мало зная об этой стране и ее обитателях в школе, я сначала поступил на японское отделение в Институте восточных языков, а потом уже Японию полюбил. И любовь получилась счастливой, никакими другими языками я овладевать не стал. Кажется, что и Япония тоже ответила на мои чувства.
Главные свойства ученого — это усидчивость, трудолюбие и любопытство. И в этом деле меня многому научили японцы. Только что вышла моя книга про основателя японской этнологии Янагиту Кунио. Я далеко не всегда согласен с его выводами, но по-человечески мне многое симпатично в этом противоречивом человеке. Сразу после окончания войны обстановка в Японии была нервной, жизнь — впроголодь; табака, до которого Янагита был большой любитель, — кот наплакал. Но уже ровно через неделю после окончания войны Янагита возобновил свои домашние семинары и сделал доклад не про то, как разжиться едой и сигаретами, а про историю хайку.
Янагита и его гости насыщали себя поэзией. Уже в самом конце своей долгой жизни, будучи глубоким стариком и пребывая не в самой лучшей физической форме, в последней главке своей последней книги «Морской путь» («Кайдзё-но мити») он составил перечень тех вопросов, на которые хотел бы получить ответ в будущем. В их числе — роль моря в культурных контактах, жизнь дельфинов и обитающих на дальних островах мышей… А это означает, резюмировал Янагита, что впереди у меня еще много радости — радости познания. Последняя фраза книги: «Помимо этого, мне хочется узнать очень много, но я ограничился только несколькими пунктами». Любознательность, достойная восхищения и подражания.
У меня скопилось тоже не так мало вопросов, которые я хотел бы прояснить. На поиск ответов у меня остается уже не так много жизненного времени. В этом отношении я возлагаю надежды на своих более молодых коллег и учеников.
Когда играют в футбол Россия с Японией, за кого мне болеть? Конечно, лучший итог — ничья. Но если Россия проиграет, можно порадоваться за Японию. И наоборот. В любом случае я не остаюсь в проигрыше. Правильно устроить свою жизнь — большая удача. Я считаю, что она улыбнулась мне.
Еще раз сердечно благодарю за оказанную мне честь.