Между прочим, вот уже четверть века происходит конференция, которую я затеял. Называется «История и культура Японии». Как-то раз пригласил на нее знакомого японца. Не ученого, а простого японца, он в Москве уже много лет дорожную технику продает. Он целый день терпеливо слушал доклады, что-то тщательно записывал в тетрадку. Вечером спрашиваю: «Ну как, понравилось?» Гость решительно замотал головой. Японцы — люди вежливые, они так редко делают. «А что не понравилось, доклады плохие?» Японец снова замотал головой: «Доклады хорошие, но только я всё время ощущал себя подопытной крысой: будто меня на операционном столе разрезали и через микроскоп разглядывают». Я был вынужден согласиться, что это неприятное ощущение, которого я, правда, ни разу не испытывал, потому что в японских конференциях по русистике не участвовал ни разу.
* * *
Вел конференцию про искусство. Вот выступила пригожая японка в неброском костюмчике, рассказывала про узоры на кимоно: вот тут полосочки, вот тут кружочки, а вот тут квадратики. Получается японская красота. Страшно познавательно! Спрашиваю: какие будут вопросы к уважаемой докладчице? Встает во весь рост русская женщина. Когда-то сильно раньше она, думаю, была похожа на лягушонка, а теперь напоминала шарж на саму себя — пожилая жаба, увешанная изделиями из тяжелого металла. Вместо ожидаемого докладчицей вопроса приступает к методичному рассказу про депрессивную экспрессивность в мировом искусстве. Рассказывает минут пять, помогает себе руками. Золото переливается и бренчит. Я не выдерживаю: «Уточните, пожалуйста, ваш вопрос». Женщина встрепенулась — будто ее колодезной водой охолонули. Обвела взглядом залу, хлопнула накладными ресницами, очнулась: «В общем-то, я хотела спросить: права ли я?» Догадливая японка не замедлилась с ответом: «О да!» Эта японка по-русски очень хорошо понимает. Временами мне кажется, что лучше всех нас вместе взятых.
* * *
Конференции я не только вел, но и переводил. Как-то раз довелось мне переводить профсоюзную конференцию работников обувной промышленности аж в Восточной еще Германии. Во время кофе-брейка, происходившего прямо на аккуратно подстриженной лужайке, огромный и жизнерадостный африканский обувщик вдруг предложил мне снять ботинок. От неожиданности я согласился. Он профессионально огладил черными пальцами подошву и пренебрежительно крутанул белками: «Кожзаменитель! Ноги не потеют?» Гордо сняв свой отчаянно желтый туфель, негр предложил мне согнуть его. Он был опытным обувщиком и заранее знал, что у меня ничего не выйдет. На моих ладонях остался неопрятный почвенный след. Негр засмеялся. «А вот мы у себя на родине стругаем подошву из натурального дерева!» — воскликнул он, влез в туфель и затанцевал на свое кресло в зал заседаний, а я пополз в будку синхронного переводчика. Переводимые несли по привычке чушь, работенка была адова, но сознание того, что с каждым словом в моем кармане прибавляется восточногерманских марок, смиряло с неметчиной. В выходной день я отправился в берлинский магазин русской книги и купил себе в утешение несколько томов «Памятников литературы древней Руси» под редакцией Дмитрия Лихачёва. Чудный слог, который держит тебя на плаву, на земле.
* * *
Впервые я очутился в Риме в 1982 году. Там происходила конференция по ближневосточным древностям, в которой принимали участие сотрудники моего отдела Древнего Востока, которые в Ближнем Востоке, в отличие от меня, япониста, понимали как следует. Но их было мало, а чтобы получить у «Аэрофлота» скидку, требовалась группа определенной численности. Поездка была платной, ни о какой командировке за институтский счет не могло быть и речи, а у меня как раз вышла книжка, за которую я получил огромный по тем временам гонорар. Вот коллеги меня и позвали, хотя к теме конференции я не имел никакого отношения. Я с радостью согласился, долетел до Рима, но не явился на заседания ни разу — просто бродил по раскаленному июльским солнцем великому городу. Валюты нам обменяли так мало, что передвижение пешком было единственным способом покорения пространства. Дама из нашей группы путешествовала по этим оперным декорациям с путеводителем столетней давности — руины оставались каменеть на своих местах, на которые они были поставлены раз и навсегда. Дама не заблудилась ни разу.
Впечатление от города портили только люди — молодежь прилюдно трахалась на газонах, набережная Тибра была усеяна наркоманскими шприцами. У входа в банк стояли автоматчики, наша итальянская гидесса опасалась грабителей и прятала деньги в трусы. Собор Петра оказался и вправду велик, но платные туалеты Ватикана оскорбляли чувства нищего паломника и портили впечатление от Сикстинской капеллы. Иисус Христос от страдания закатывал глаза с голографической открытки, выставленной в витрине сувенирного магазинчика. В этот момент на его окровавленной голове был водружен терновый венец, но при взгляде с другого ракурса он превращался в грудного младенца на руках у матери.
Город пел на звучном и полупонятном мне наречии. Но японский язык всё равно пригодился. Ушлые римляне каждый день обсчитывали меня в едальнях. Я пытался возражать на вежливом английском, но обслуга делала вид, что не разумеет. Денег было в обрез, я негодовал. Потом приметил, что на витринах некоторых ресторанов налеплены крохотные бумажки, на которых по-японски было выведено: здесь не обсчитывают, еда вкусная. Японские туристы, которых тоже безбожно обманывали, заботились о соотечественниках и посылали им такие записочки. Я оценил их заботу о ближнем японце, стал питаться только в таких заведениях, и они ни разу не подвели.
* * *
Через год после Рима я отправился на такую же ближневосточную конференцию — теперь уже в Париж. В музее импрессионистов бросилась в глаза пожилая хромоножка с палочкой. Было видно, что передвижение дается ей с трудом. Зашел в другой музей и снова столкнулся с ней. Подумал: эти дураки-туристы слоняются по одному и тому же путеводителю, по одному и тому же маршруту. Но дальше мой путь лежал в музей Гиме — место особое и безлюдное, где собраны восточные древности. Каково же было мое изумление, когда я приметил хромоножку и там. Увидев меня, она бросилась за колонну со всей прытью, которую позволяла ее инвалидность. Шла «холодная война», спецслужбы всех стран радовались существованию друг друга, нагнетали страсти, раздували щеки и бюджет. В этой раскаленной атмосфере не казалось идиотизмом назначить в агенты наружного наблюдения даже приметную старуху с одышкой и палочкой.
* * *
Выступать на интернетовских конференциях неприятно — нет живого контакта с аудиторией, шутки растворяются в пространстве. Но и плюс есть: не запустят в тебя помидором. Вообще-то в средней полосе помидоры дороговаты, чтобы ими разбрасываться. Но я-то выступал на конференции, устроенной Астраханским университетом. Студенты сидели в зале, я видел их, а они — меня, сидящего за своим повидавшим виды письменным столом. Вообще-то в Астрахани всего полно — и помидоров, и арбузов, и воблы. Но астраханские арбузы все-таки великоваты — далеко не забросишь, а воблой кидаются только в квалифицированных докладчиков. Так что я выступил без потерь и без приобретений.
Александр Мещеряков