«Но, увы, еще не человек»

О когнитивной дистанции между человеком и высшими обезьянами рассуждает Борис Шалютин, докт. филос. наук, профессор, проректор Института развития образования и социальных технологий (Курган).

1. Рене, ты не прав

Ясно, что этого не может быть,
но это есть, существует, это факт!
Леонид Андреев

В XVII веке великий математик Рене Декарт представил весь физический мир проявлением простых математических функциональных зависимостей. Всё сущее, в том числе растения и даже животные, оказалось всего лишь механическими телами, процессами и системами. Только души человеческие, мыслящие и свободные, оставались вне этого протяженного, лишенного мышления автоматического царства. Строгая красота и фантастическая эффективность формул математики поспособствовали тому, что в мире науки эта странная философия оказалась всеобщей верой, которая начала подтачиваться лишь спустя пару веков. Постепенно чувствительных ударов накопилось немало, особенно применительно к высшим животным, и к 1960-м она, в общем, осталась в прошлом. Но никому еще и в голову не могло прийти, насколько ошибался Декарт. Сумей современный приматолог инкогнито рассказать коллегам из той поры о возможностях человекообразных обезьян, его бы подняли на смех. В последние полвека в приматологии произошла грандиозная революция, мало с чем сравнимая во всей истории науки. Краткий обзор некоторых из ее важнейших достижений начну с когнитивных (познавательных) способностей.

В эксперименте Франса де Вааля перед шимпанзе Лизой установлена узкая вертикальная труба, частично наполненная водой. На поверхности — арахис, который она не может достать. Убедившись в этом, Лиза бежит в соседнюю комнату, набирает в поилке в рот воды и, вернувшись, выливает в трубу. Несколько повторов — и арахис у нее. Из восьмилетних детей эту задачу решили только 58%.

Шимпанзе Аюму, питомец Тецуро Мацудзавы, касается экрана. Перед ним вспыхивают хаотично расположенные цифры от одного до девяти, на которые он, выполняя задание, быстро и точно нажимает в порядке возрастания. В следующий раз после нескольких прикосновений цифры закрываются белыми квадратиками, однако Аюму безошибочно доводит дело до конца. Раз от раза время предъявления цифр сокращается, вплоть до 0,21 секунды. Просматривая видеозапись эксперимента, я едва успеваю разобрать, что на экране цифры. Но Аюму опять блестяще справляется с заданием. Этого не смог сделать ни один человек.

В декабре 2013 года некоммерческая организация Non Human Right Project подала в суд Нью-Йорка иск от имени шимпанзе Томми в защиту его права на телесную свободу. В этом иске, который данными под присягой письменными показаниями поддержали звезды приматологии Джейн Гудолл, Сью Сэведж-Рамбо, Тецуро Мацудзава и многие другие, утверждается, что шимпанзе обладают автобиографическим «я», способностью к ментальному перемещению во времени, самосознанием и самопознанием, пониманием причинно-следственных связей и т. д.

Понятно, что когнитивные способности нужны обезьянам не для защиты диссертаций, а для построения поведения. В природе они нагляднее всего проявляются в орудийной деятельности. С тех уже давних пор, когда Дж. Гудолл открыла, что обезьяны изготавливают «удочки» для ловли термитов, удалось установить, что все до одного обитающие сегодня на Земле сообщества шимпанзе практикуют уникальную для каждого из них систему многообразной орудийной деятельности, настолько масштабной, что без нее они не способны обеспечить выживание. Несколько примеров. В Сенегале шимпанзе изготавливают копья, чтобы охотиться на маленьких приматов галаго. В Габоне для добывания меда они пользуются комплектом из пяти (!) типов орудий: пестика (толстой палки для взлома входа в улей), бура (им протыкают улей, чтобы добраться до отделения с медом), расширителя (для расширения прохода), коллектора (палки с расщепленным концом, чтобы доставать мед) и щетки (кусочка коры, чтобы его счищать). Как видно из исследования недавно обнаруженных в Кот-д’Ивуаре каменных орудий для раскалывания орехов, так называемый «каменный век шимпанзе» начался по меньшей мере 4300 лет назад и соответствующая технология негенетически транслировалась в течение жизни более 200 поколений.

Многочисленные эксперименты показывают, что высшим обезьянам доступны символизация и весьма сложные и разнообразные обобщения, обычно рассматриваемые как основа языка. В 1969 году Аллен и Беатрикс Гарднеры потрясли профессиональное сообщество, рассказав об освоении шимпанзе Уошо основ амслена (американского языка глухонемых). Сегодня подопечные С. Сэведж-Рамбо бонобо Канзи и Панбаниша владеют сотнями (как минимум, возможно, несколькими тысячами) слов, помимо амслена используют специально созданный язык лексиграмм (некий аналог иероглифов) йеркиш, понимают устную английскую речь, сложные синтаксические конструкции, под силу им и овладение элементарным письмом.

Не менее впечатляющи исследования взаимного поведения гоминоидов. В книге Ф. де Вааля «Политика у шимпанзе: власть и секс у приматов» (1982) проанализирована история борьбы за власть в сообществе шимпанзе, живущем на острове в зоопарке Арнема  в Нидерландах. Оказалось, главную роль здесь играет не физическая сила, а умение вербовать сторонников. При этом самцы формируют и разрывают как общие союзы, так и «договоры» по отдельным аспектам взаимоотношений, могут месяцами совместно подрывать авторитет конкурентов, способны посредством взяток создавать «агентов влияния», годами сохраняя власть. Такие стратегии вырабатываются лидерами самостоятельно и существенно различны в разных группах. Конец сюжета — убийство альфа-самца объединившимися бета- и гамма-самцами, образовавшими после этого дуумвират.

Сегодня установлено, что альфа-самец у шимпанзе не просто получает выгоды от своего положения, но обеспечивает соблюдение норм взаимного поведения. Само выявление существования норм в сообществах высших обезьян — крупнейшее открытие, поскольку нормы — это устойчивые формы поведения, которые, однако, биологически не предопределены, соответственно, могут быть нарушены особью, откуда и проистекает необходимость специальных механизмов их поддержания. Наличие столь сложных способов построения поведения ранее связывалось исключительно с человеком. Функционирующие в сообществах шимпанзе нормы еще ждут своей классификации, но значительная часть их обеспечивает снижение уровня агрессии в группе. При этом важно, что нормы не устанавливаются «властью», и если сам альфа-самец пытается их нарушить, то встречает агрессивный солидарный отпор группы.

В работах последних лет де Вааль показал, что в групповой жизни шимпанзе и особенно бонобо громадную роль играет эмпатия (в приматологии этот термин практически синонимичен сопереживанию). Вот один из массы примеров: «Лоди во­обще покровительствовал очень многим, в том числе самке по имени Китти. Она ослепла и оглохла от старости и легко могла заблудиться в здании, полном дверей и туннелей. Утром Лоди осторожно выводил ее на любимое солнечное местечко на травке, а к концу дня будил, чтобы за руку проводить об­ратно в дом». Мирный порядок жизни поддерживается, помимо эмпатии, разрешением конфликтов высокоранговыми особями, наказаниями виновных (иногда спустя время, если сразу невозможно), «социальной экономикой взаимообменов» всего на всё: пищи, секса, груминга, поддержки в драке. Несомненно, важную роль играет и экспериментально выявленное чувство справедливости, вплоть до отказа от вознаграждения, если другие его не получают.

2. Гоминид — это звучит гордо, или Перчатка от де Вааля

И в пятый раз… Так я ли всех прекрасней?
Наталья Резник

Не думай, что ты особенный.
Закон Янте 

Всякая научная революция серьезно влияет на мировоззрение, что уж говорить о фантастических открытиях относительно наших ближайших животных родичей. Приматологи и работающие с ними в связке (так, что часто границ не различить) этологи, психологи, лингвисты и др. сформировали хотя и не абсолютно, но почти всеобщую для своего научного сообщества позицию.

Осмысление феноменальных когнитивных достижений отлилось в утверждения об «…отсутствии разрыва в познавательных способностях человека и человекообразных обезьян» (Зоя Зорина, Анна Смирнова). «…Шимпанзе могут превзойти людей в решении когнитивных задач. Многие до сих пор сохраняют наивную веру, что люди превосходят других животных во всех интеллектуальных областях. Это неправда. Каждый вид разработал свой собственный уникальный способ адаптации к окружающей среде» (Мацудзава). «Я рассматриваю человеческий разум как вариант животного разума» (де Вааль).

Под влиянием исследования орудийной деятельности приматологи переопределили культуру, переведя ее из прерогативы человека в присущую также высшим животным систему негенетически транслируемого поведения.

Борьба за власть у шимпанзе характеризуется как политика; основанное на эмпатии поведение — как межличностная мораль. «Мораль связывает их и помогает сформировать приемлемый для всех образ жизни», — говорит де Вааль, употребляющий помимо политической и этической еще и юридическую терминологию: например, предписывающие правила, правовое принуждение. Поскольку право, мораль и политика — системообразующие регуляторы развитого общества, не удивляет и его резюме: «Социальная организация шимпанзе настолько напоминает человеческую, что в это едва можно поверить».

Итак. Гоминоиды обладают культурой, близкими к человеку когнитивными способностями и социальной организацией, включающей политику, элементы морали и права. Принимая это как посылки, в заключении получаем: несостоятельны традиционные представления «о качественной уникальности человека» (Марина Бутовская), «о пропасти, отделяющей человека от остального животного мира» (Зорина, Смирнова); в общем, «люди являются одним из видов в животном царстве» (Мацудзава).

В ноябре 2017 года Джон Ричардсон, исполнительный директор Blackstone Ranch Institute, сформулировал в интервью с де Ваалем отличный вопрос: «Вы в течение многих лет проделали огромную работу, чтобы установить и объяснить общность нашего поведения с другими видами, прежде всего приматами. Каково ваше самое большое послание [message] человеческой аудитории?» Ответ несомненно выдающегося ученого, возможно, сегодня приматолога номер один и при этом знаменосца «приматологической философии» откровенен: «Я полагаю, основное послание адресовано тем, кто работает в области гуманитарных наук, психологии, социальных наук, бизнеса, философии и т. д., потому что они очень часто исходят из предположения, что человек является особым и несравнимым с другими видом, тогда как я думаю, что люди — это животные и во многих отношениях мы действуем, как животные. Даже в том, что нас больше всего впечатляет относительно нас самих, подобно морали и культуре, мы можем проводить параллели с другими видами. Мы все имеем общий эволюционный бэкграунд, и я хочу встряхнуть гуманитарные науки и антропологию, которые живут в этом иллюзорном, додарвиновском мире, который, на мой взгляд, более религиозный, чем научный. Я хочу, чтобы они поняли, что мы по существу [basically] животные».

3. Аннексия словаря?

Важнейшей характеристикой научных революций является изменение знания о природе, включенного в язык…
Искажение или ломка ранее принятого научного языка является важнейшим показателем научной революции.
Томас Кун

— Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше, — сказал Шалтай презрительно.
— Вопрос в том, подчинится ли оно вам, — сказала Алиса.
Льюис Кэрролл

Приматологическая революция подталкивает скорее не к тому, что люди — животные, а к тому, что некоторые животные — люди, ибо речь идет не об объяснении мира людей посредством естественнонаучного инструментария, а о противоположном процессе. Когда Гудолл сообщила своему наставнику Луису Лики об открытии орудий у шимпанзе, он заявил: «Теперь мы должны пересмотреть либо понятие „орудие“, либо понятие „человек“, либо считать шимпанзе людьми». Логика последнего варианта стоит за влиятельным движением за предоставление гоминоидам некоторых прав человека, а Сэведж-Рамбо считает позицию, в рамках которой мы называем бонобо и шимпанзе животными, а себя людьми, предвзятым способом мышления.

Приматологическая революция частично интегрировала инструментарий гуманитарной науки: собственные имена вместо номеров особей, внимание к неповторимым событиям, принципиальный и прежде запрещенный антропоморфизм. В рамки этой трудно пробивавшей дорогу методологической диффузии, позволившей адекватно описывать мир высших обезьян, укладывается и вызванная недостаточностью привычного словаря попытка «рейдерского захвата» ряда важнейших гуманитарных категорий. Граница человеческого спускается «вниз», включая по крайней мере шимпанзе и бонобо. И если бы весь гуманитарный словарь здесь не утрачивал существенного содержания, это бы подтверждало отсутствие качественных различий между человеком и высшими гоминоидами. Однако дело обстоит иначе. Анализ того, почему, например, для понятия культуры такое расширение правомерно, а для политики, права и морали нет, позволит увидеть качественную, в том числе когнитивную, специфику человека в сравнении даже с бонобо и шимпанзе, для которых мы ближайшие родственники.

Если продолжать в гуманитарной традиции цепляться за определение культуры через человека, то и вопрос поставить нельзя о ее наличии у иных существ. Без культуры оказались бы даже более развитые, но непохожие на нас инопланетяне, что абсурдно.

В неживой природе на уровне макромира базовыми единицами бытия выступают отдельные тела: этот камень, кусок глины и т. п. В мире живого иначе: тело особи — лишь «флешка», на которой записана и многоступенчато защищена программа жизнедеятельности (у животных — в том числе поведения). Задублированная во множестве сосуществующих «флешек» и передаваемая новым, пока старые не начнут сыпаться, она уникальна для каждого биологического вида. Иначе говоря, здесь базовая единица — вид, то есть уникальная, генетически записанная программа (закон) поведения.

Протагор впервые понял, что человек живет «не по природе». Киндзи Иманиси, автор нового понимания культуры, перевел Протагора на современный язык. Культура размывает природный видовой генетически записанный закон как базовую единицу бытия и тем самым выводит бытие за рамки природы. Но возникнуть культура могла только внутри природы — из эфемерного посредника между особями и средой она развилась в саму системообразующую среду, задающую новый вектор психической и физической эволюции. Именно такая трактовка культуры объясняет механизм преодоления природы, которое в ином случае пришлось бы признать чудом.

Что касается политики, то в социальной науке она понимается как выражение в системе институционально организованной централизованной власти интересов различных социальных групп. Политическая структура надындивидуальна и коррелирует с социальной структурой общества. Централизованной власти мало кто дает больше десяти тысяч лет от роду, так что даже общества Homo sapiens sapiens десятки тысяч лет не знали политики. У шимпанзе же нет не только политики, но и ее куда более ранней предпосылки — социальной структуры, поскольку все внутригрупповые отношения носят исключительно межиндивидуальный характер. Логика политических и стоящих за ними социальных отношений принципиально иная, чем межиндивидуальных. Последние играют в политике сугубо подчиненную роль.

Общества изначально социально структурированы, поскольку возникают как дуальные союзы групп, ранее считавших друг друга подлежащей уничтожению нелюдью. Конфликт индивидов из разных половин решается не примирением (как внутри каждой, где, как и в группах шимпанзе, примирение восстанавливает нарушенную эмоциональную связь), а заменившей силовое столкновение рациональной процедурой установления виновных и определения наказания. Становление этой судебной процедуры, протекающей по определенным процессуальным нормам, то есть становление права, есть условие возникновения самого союза. Конфликт неизбежно оказывается не межиндивидуальным, а социальным, поскольку каждый из его участников оказывается не просто индивидом, а персонификацией своей половины.

Что касается морали, то и де Вааль, хотя и использует этическую терминологию, полагает, что из эмпатии она лишь вырастает (упомяну, что эту идею в XIX веке блестяще аргументировал Шопенгауэр), а до подлинных моральных субъектов обезьянам не хватает нравственного размышления. Между тем генезис последнего опять-таки связан с социальной структурой. Поскольку эмпатия возникает прежде всего по отношению к «своим», то двойственная самоидентификация (а она есть уже в первых обществах, поскольку половины экзогамны) неизбежно порождает ситуации, когда эмпатия действует «на разрыв». Внутренне раздираемые индивиды не имеют механизма разрешения такого рода ситуаций на эмоционально-эмпатическом уровне, вследствие чего и формируется рациональный моральный выбор.

4. О постприродном необществе и эмпатическом познании

Ты иглой орудовала рьяно,
Не сводя с меня мохнатых век.
Ты была уже не обезьяна,
Но, увы, еще не человек.
Александр Мень

Это всё француз гадит.
Почтмейстер (Гоголь, «Ревизор»)

«Стена рухнула», — торжественно звучит многоголосая приматологическая оратория. Так вот, никакой стены между человеком и высшими обезьянами и не было, ибо стена невозможна, если нет соседства. Между ними — гигантское пространство, сегодня усилиями уничтожившего конкурентов Homo sapiens sapiens пустое, а некогда насыщенное живым движением, обусловившим, наряду с антропологической, колоссальную культурную и когнитивную эволюцию.

Постприродный мир, эмбриональную фазу которого можно представить благодаря современным шимпанзе, формируясь долго и постепенно, обрел собственную, принципиально отличную от природной логику развития и за миллионы лет подготовил предпосылки для сравнительно недавнего качественного скачка к способу существования, характерному для всех живущих сегодня на Земле людей, — к обществу.

Сегодня широко признана концепция социального интеллекта, считающая главным фактором интеллектуальной эволюции внутригрупповое межиндивидуальное взаимодействие, породившее способности обманывать, распознавать обман, строить связи, способствующие «карьере» и т. п. При этом почти вне поля глубокого исследования приматологов осталась связь социального интеллекта и эмпатии. А зря.

Эмоция, как известно, не просто энергетический выброс в его внутреннем восприятии субъектом. Это сила, направляющая к действию (гнев — к нападению, страх — к бегству, и т. п.), поэтому эмпатическое вчувствование позволяет прогнозировать поведение, что и составляет когнитивное содержание этой простейшей формы эмпатического познания. Более сложная форма позволяет прогнозировать и моделировать уже внеситуативное поведение: в психику субъекта как бы водружается (термин Фрейда) другой индивид, с которым есть опыт эмпатического взаимодействия. Обе эти формы, доступные высшим обезьянам, и позволяют строить сложнейшее внутригрупповое поведение.

Третья, сегодня присущая только человеку форма — обобщенный водруженный другой — позволяет прогнозировать поведение надындивидуального субъекта или входящего в него индивида. Воспринимая во время войны кого-либо как врага, представителя нейтральной стороны или своего, человек строит разные поведенческие прогнозы, никак не связанные с физическими свойствами другого.

Становление этой третьей формы означает появление качественно новой, понятийной (рациональной) когнитивной системы, свободной от сенсорного «обременения». Первые понятия и есть такие обобщенные модели поведения, соотнесенные с надындивидуальными  субъектами, не имеющими роста, веса, цвета и прочих чувственно воспринимаемых свойств. Изюминка новой когнитивной системы не в самом по себе обобщении, вполне доступном на сенсорном уровне, к которому и относятся все эксперименты на обобщение, как и на символизацию, у животных. Понятийное познание несенсорно, и эта базовая оппозиция абсолютно четко была осознана еще в Античности.

 Освобождение от сенсорности не результат автономного когнитивного развития, а плоть от плоти эволюции постприродного мира. В постприродном мире носителями уникальных развивающихся систем предметной деятельности, коммуникации и взаимного поведения (базовыми единицами бытия) становятся не виды, а сообщества, каждое из которых — надындивидуальный субъект. Именно их фиксация и требует появления новых когнитивных единиц, создающих чистое рациональное познание. Последнее, впрочем, тоже функционирует в тесной связи с некими сенсорными комплексами, однако уже искусственными — конвенциональными знаками, первыми из которых, видимо, были специфические для каждого сообщества раскраска, нюансы одежды и т. п., аналогично современным субкультурам. Связь эта сложна и исследуется в рамках совсем другой, вполне классической, проблемы соотношения языка и мышления.

Подведем итоги. Великая приматологическая революция показала, что высшие обезьяны несопоставимо ближе к нам, чем это представлялось ранее. Но тезис об отсутствии качественных различий — психологически понятное, но ошибочное порождение эйфории успеха. Эволюционная теория познания, одним из основоположников которой был переоткрывший Канта подлинный знаток истории когнитивной мысли нобелевский лауреат Конрад Лоренц, исходит из того, что априорное для индивида является апостериорным для вида. Наряду с общим с высшими обезьянами эволюционным бэкграундом мы имеем и специфический — миллионы лет постприродного мира. В рамках последнего сформировались принципиально новые единицы бытия — не воспринимаемые сенсорно надындивидуальные субъекты. Их когнитивная фиксация потребовала формирования несенсорной познавательной системы. Человек рождается, не имея готовых понятий. Но он имеет их априорные формы, образовавшиеся в ходе постприродной эволюции и отсутствующие у обезьян. Сенсорный и первичный эмпатический интеллект обезьян могут качественно не уступать нашему. Но когнитивные системы, возникшие для обеспечения физического поведения, не могут обеспечить поведение в мире нефизических сущностей, составляющем нашу специфику. Мы можем восхищаться эйдетической памятью Аюму, но не спросим его мнения, например, о перспективах борьбы государства с наукой. Наша уникальная когнитивная система интегрирована в социальное поведение человека, во все основные механизмы социальной регуляции, которые, таким образом, кардинально отличаются от регуляторов взаимного поведения высших обезьян.

P. S. Гносеологически самое интересное здесь, пожалуй, состоит в том, что когнитивный инструментарий, сформировавшийся для того, чтобы обслуживать жизнь в постприродном и социальном мире, будучи обращенным и на саму природу, оказался ключом к ее подлинному познанию, позволил заглянуть под ее сенсорную рубашку, обнаружив и там фундаментальные сенсорно не фиксируемые, а лишь умопостигаемые сущности и отношения между ними (в том числе выражаемые законами науки), проявлением которых, как это понял еще Платон, выступает пространственно организованный и сенсорно воспринимаемый мир. Впрочем, это уже совсем другая тема.

Борис Шалютин